ПЕРВОЕ МАРТА КИСЛОТНОЙ ВЕСНЫ
Посвящается Оссу,
коему и принадлежит название
сего произведения.
Мне жалко, что я не крыша,
распадающаяся постепенно,
которую дождь размачивает,
у которой смерть не мгновенна.
\А. Введенский\
1.
Если будильник пищит - значит, утро. Неважно, что половина третьего.
Утро. Надо идти.Куда? Да-да:куда? Этот писк не просто так. Он говорит
о том, что я спешу. Снова-здорово мне пора.Как я ненавижу начатие нового
дня. Засыпать приятней, чем просыпаться. Умирать, чем рождаться,
судя поэтому, тоже. Особенно омерзительно завтракать. Вернее класть
в рот первый кусок. Но сегодня есть цель. Это лечит. Через два часа в
Русском Центре. Уже через час-пятьдесят.
Цепочка просоночных мыслей разворачивается всё более стремительно
и внезапно - сладко и победностно - упирается в слово "трип". Одеяло летит
в сторону. Здравствуй, первое марта кислотной весны! Зима была долгой,
белой и страшной. Как один невнятный, горячечный день. С утра дождь,
в обед дождь, вечером смерть. Для тех, кто выжил - приз. Кислотная весна.
Я рад тебе. При чём тут бомбы? Вперёд! Не заставляй ждать себя, хороший
автобус в центр.
Когда я поднимаюсь по этому короткому обрезку улицы Штраус, я всегда
ускоряю шаг. Это неестественно. На подъёме шаг надо замедлять. Даже
не надо. Это происходит само собой. Но перекрёсток с улицей Пророков тянет
меня. Всегда. Особенно сейчас. Между первым светофором на углу Яффо и
Кинг Джордж и вторым, тем, что стоит непосредственно перед Центром,
стоит на моём пути к первому марта кислотной весны, есть связь. Точно.
Если быстро, почти бегом, пройти мимо Бикур Холима, то как только ступаешь
на вторую половину улицы Пророков, светофор с зелёного поменяет свой цвет
на красный, и буржуи в кондиционированных катафалках помчатся делать
деньги, трахаться, есть пиццу и заниматься прочим здоровым образом жизни.
Я никогда не поднимаюсь в Русский Центр по ступенькам. Неправда.
Пожалуй, если я иду с дамами или с бабами, то я крепче сжимаю зубы и
поднимаюсь,как все - по лестнице, обычно по правой. На крыльцо. Когда я
один, я подтягиваюсьна перилах, переваливаюсь через них, и вот
я уже. Тут.
2.
Ну, ну... Пушер всегда приходит последним. Напряжение постепенно
росло.
-- На четверть часа уже динамит... - сказал Джон. Зачем сказал?
Уже двадцать минут, как все поглядыванием, да посматриванием на
часы только и занимаются.
-- Придёт скоро... - отвечает Нарком. Зачем отвечает? Не стоит увеличивать
сущность сверх необходимости, любил говоривать старина Аккам, всегда
наливая в эфедрин на полкубика уксуса меньше, чем другие.
-- А вот и он, - говорю я. Сижу единственный лицом к двери, всё вижу. Во,
бля, я какой!
Игорёк входит с широкой улыбкой, Нарком тут же вскакивает, они
выходятна внутренний дворик... пять минут, и вот она! Она! Горечь
ЛСД на языке. Ктоне знает сладость этой горечи, тот не знает ни
хера, пользуясь самим мягким из семидесяти семи достойных
способов выражения сей сути. Теперь сноваожидание, но, скажем
прямо - ожидание симптомов значительно приятнее
ожидания кайфа, ибо менее суетливо.
Все уже проглотили бумажки, а я всё ещё держу её во рту. Я так крайне
полюбляю делать. Мне досталась половина головы Симпсона с правым
глазом. Если сказать сейчас об этом Наркому, то он обязательно прогонит
по этому поводу какой-нибудь эзотерически-некороткий, кастанедисто-
буддистский базар. Лучше уж я помолчу... Смотрю на часы. Прошло три
минуты, как я схавал бумажку. Время стоит. Ха-ха! Недолго ему осталось
- время сейчас работает не на время. А на меня. Но медленно. Ровно пять.
Чтой-то будет через час? Хе-хе-хе...
Разговор вертится вокруг того, куда пойти торчать. К нему стоит
присоединиться. Нет, я вовсе не считаю, что он полезен, но врямя забежит
быстрее.
-- В Лифту, в Лифту... - говорит Веня.
-- Мазохисты. Полчаса идти, чтоб потом на пять часов подсесть на измену.
Дудки! Хуй! - это всё прогнал я.
-- Я лично весь кайф просижу здесь, - сообщает свою очередную бредовую
идею Нарком. И ведь просидит. Что самое грустное.
-- Я тоже тут останусь, - присоединяется Джон. Ну, это мы ещё посмотрим.
Как потолком крышу придавит - пулей выскочишь за "воздухом подышать".
Прошло полчаса. Встаю. Ага, ножки уже потоньше, мир постепенно
прогибается вовнутрь. Быстро начало переть. Скоро первая волна. А вот
и она. Физиономия Наркома становится умилительной до забавного... или
забавной до умилительного... Смеюсь. Интересно - это мне вставило или у
него действительно от трипа начала меняться рожа. Нет, судя по тому,
что я регочу уже минуту - всё же меня припёрло. К моему смеху
присоединяются потихоньку все.
-- Что, уже пробрало? Мне ещё не вставило, - с серьёзным видом делится
Джон. Это приводит всех в состояние такой разнузданной весёлости, что
народ за соседними столиками оборачивается.
-- Пора отсюда того-этого - замечаю я.
-- Я никуда не пойду, - сообщает в очередной раз Нарком.
-- Куда ты ломишься, дай пиво допить - это Абрам. Все козлы. Нет, видно,
это у меня временное поплохение настроения. Молча встаю, выхожу на
крыльцо, включаю плэйер. Только Янки мне сейчас и не хватало. Не.
Ставлю Летова. Да, это поднимает настрой до умеренно-боевого.
Вторая волна. Вот это да. Окружающее теряет контуры, а когда
резкость возвращается, краски приобретают такую неземную яркость
и притягательность, что я рассматриваю их, не мигая, не двигаясь, не
осмысляя. Фуу. Перевожу дух. Прошло уже две песни, пока я отрубался.
Скоро накроет совсем.
Возвращаюсь к народу. Нарком покупает пиво. Лицо безумно, глаза
комом. Первый глаз комом. Очень это я знатно придумал. Отчень-отчень-
отчень сексуально озабочен. Тьфу ты, а это откуда приплелось? При чём
тут бомбы? А? Ага! Смотрю вверх. Потолок. Не дело это всё, не дело! Вон
из этого богом проклятого места! Прочь! На волю в помпасы...
Я почему-то снова на крыльце. Хрю-хрю. Зря я это сказал громко... Зря
я это сказал ТАК громко. А говорил ли я это вообще? "Сейчас это уже
трудно установить" - вертится в голове фраза Введенского. Вертится-
крутится голубой. Нет, что-то в этой песне было не так. И не про голубых
она была вовсе. Бог с ею. С нею-ею, я зверею. Стих вышел:
С нею-ею
Я зверею
Я щетину свою брею
На прекрасной твоей шее.
То, что я поэт - это приятно. То, что все поэты - приятно вдвойне. Ногде
же читатели? Редкими стали зверьками, загадочными. Всё. Пора вовнутрь.
Иначе крыша с(едет совсем.
- Ну, Че, тебя и тусует. - По Абраму не скажешь, прёт его или нет.
Рассудительный и... Я, пожалуй, снова наружу.
Выхожу, сажусь. Где? Где я сажусь. Стоит получше рассмотреть это
занятное местечко. Ба, да это крылечко Русского Центра. А я куда шёл?
Сюда и шёл. Никуда конкретно. Вон из-под крыши.
Уже шесть... Час, как схавал. На крыльцо выходят Вен и Джон.
- Ты же никуда выходить не собирался... - говорю я Джону.
- Мы за белым.
- Не хватило? - интересуюсь я со всей злобной ядовитостью, на какую
способен.
-- Ого-го-го, как хватило, но Нарком сказал, что приход под ЛСД в тысячу
раз круче.
-- А сам он почему не пошёл?
-- Он второй трип схавал... и того...
-- Чего того?
-- Ну, короче, сидит.
Захожу внутрь.
-- Растлитель малолетних за их же счёт! - это я с порога наезжаю на
Наркома.
-- Вай, чё ты гонишь. Я им полтинник дал.
-- Ты второй трип захавал?
-- Ага...
-- Так, кто со мной в Ган Сакер? - бросаю клич. Я не хочу белого, не хочу
слышать о нём, не хочу ждать его. Не хочу жрать его. Опять стих:
Не хочу я белого,
Даже загорелого,
Не хочу совсем его -
Очень прёт меня всего.
-- Частушка, - говорит Абрамыч и я догоняю, что сказал всю сию
ересь вслух.
-- Разве? - спрашиваю я у Абрамыча. Он смотрит на меня дико.
-- Что "разве"?
-- Частушка?
-- Ты чего гонишь, какая частушка?
-- Ты ничего не говорил про частушку?
-- Наркомыч, я говорил что-нибудь про частушку?
-- Я... Вай, как прёт... - отвечает, как обычно впопад, Нарком.
-- Ничего я не говорил! - всё более распаляется Абрам.
-- И я стиха не читал? - продолжаю допытываться.
-- Ничего ты не читал!
-- Значит, у меня совсем крышу уносит.
-- Это бывает. Обычное дело... Куда ты идти-то хотел?
-- Не помню... - какое им дело, куда я идти хотел?
-- Ну, ты всех звал.
-- Я? Куда?
-- По-моему, в Ган Сакер...
-- А... Ты об этом. Пошли.
-- А стоит?
-- А чё, здесь сидеть?
-- Ладно, уболтал... Кто с нами.
-- Пошли. - соглашается Игорёк.
-- А я, что, тут один останусь? - обижается Нарком.
-- Пошли с нами... - предлагаю я, надеясь, что он забыл о своих прежних
намерениях.
-- Вай, не... Мне сюда белого через полчаса принесут.
-- Может, и нам никуда не идти... - начинаю колебаться я, но Абрамыч с
Игорьком уже в дверях. Вперёд. В неизведанное! В чудный триповый мир,
познавать, осмыслять, кайфовать!
3.
И куда это мы забрели? Какими-то дебрями нахлаотскими водит нас
Игорёк. Говорит, самая короткая дорога. Уже сорок минут, как идём.
До Ган Сакера от силы двадцать минут ходу. Двадцать минут ходу, в
такую-то погоду? В какую погоду? Какая сейчас погода? Неет!
Никакой погоды и вовсе не бывает! Есть темнота - значит ночь.
Ускоряю шаг. Ого, это уже "Паргод". Теперь главное перейти дорогу.
Это дело весьма непростое. Я тут анадысь под трипами видел, как
автобус на шуке старушку дверями в пятаки плющил. Так то дверями,
и всё равно ужасное зрелище... А если... Стоп! Опять подсел на измену.
Кстати, дорогу-то я уже перешёл. Как? Спрашивайте меня, ха-ха! Не
надо. И, вообще, дайте спокойно покайфовать. Я не знаю даже, кому
я это об(ясняю. На часы... Ого, уже час сорок, как съел. Пик.
Последняя горка. И вот она, ограда кнессета, вот оно, кладбище, вот
она, прошлогодняя картонка. Теперь следует развести костёр, ибо
прохадно. Валю пару деревьев. Нет, спички ни к чему - концентрирую
всю энергию, распирающую меня - пожалуйста - костёр!
-- Знатная пурга... Свежий был трип... - говорит Игорёк.
-- Да, я совсем уже без башни. Прёт, как молочного поросёнка, - это
Абрамыч.
-- Пурга, пурга... - отзывается Игорёк. Тема себя исчерпала. Увы. Я-то
знаю про пургу всё. Я расскажу...
-- Жили-были: чукча, жена чукчи, дети чукчи, чум чукчи, жена чума чукчи,
дети чума чукчи, дерево чукчи, чум дерева чукчи, дети дерева чукчи.
Однажды шайтан насылать на них пурга. Пурга забирать: жена чукчи,
дети чукчи - маленькие такие чукченята, очень жалко, чум чукчи, жена
чума чукчи, дети чума чукчи - маленькие такие чумки, дерево чукчи,
жена дерева чукчи, дети дерева чукчи - маленькие такие деревушки
на опушке и кукушке, и, бля, ушки на макушке... так, о чём это я говорил.
-- О чукче... - подсказывает Абрам
-- Зачем ты ему напомнил?! - Игорёк ещё не врубился в мою историю,
полную чистой любви и трагизма неизлечимого.
-- Да, да о чукче, - продолжаю я. - Остался чукча один-одинёшенек.
Пошёл он к шайтану и просит: отпусти моя жена, отпусти мои маленький
детишки, чум, жена чума, меленький такой детишки-чумонюшки...
-- Отпускаю. На все четыре стороны. Только хватит! - это не шайтан - это
Игорёк.
-- Пусть грузит, мне интересно, что дальше, - говорит Абрамыч.
-- Я пойду тогда пройдусь. Тяжело. - Игорёк отходит и начинает нарезать
круги метрах в пяти от нас. Ха-ха! Ему тоже хочется всё слышать!
-- Так вот отпустил шайтан жена чукча, дети чукча, чум чукча, жена чум
чукчи, дерево чум чукчи, жена дерева чум чукчи... короче всех. И жили они
долго и, короче, неплохо жили и каждый день торчали на белом.
-- Ничего себе "неплохо жили"... Лучше бы их шайтан вообще не отпускал...
- задумчиво грустнеет Абрамыч.
-- Так это он их и научил варить белое - и из раствора, и из колёс, и из
синуфеда, и из солутана, и даже из нассекса...
-- А в Русском сейчас Нарком на белом торчит! - мстительно сообщает
кто-то из-за дерева. Наверное, это Игорёк. Кому же ещё быть за деревом.
Не ментам же... А если менты? Откуда они тогда знают, что Нарком торчит
на белом? Может, его уже замели?!?!
-- Абрамыч... Наркома замели менты. Теперь они прячутся за деревом... -
шепчу я.
-- Не-не. Это там Игорёк отливает.
-- Ты его видишь?
-- Нет...
-- Так откуда знаешь?
-- Фууу... Ну тебя. Вечно наведёшь стрёма... Игорёк это ты?
-- Нет, это менты, - голос из-за дерева.
-- А почему твоим голосом?
-- А это я сам менты!
-- Аааа. Ну, тогда ништяк.
4.
Шизы, шизы,
Мчатся крысы
По мозгам моим сырым.
Глюки, глюки,
Пухнут мухи
От тоски по трипам злым.
А на доске объявлений в универе висит следующий шедевр: "Как отойти
от плохого трипа? Не хавать его!" - вольный перевод с иврита... Мудаки!
Пока не схавал, откуда узнаешь, каков сей трип - плох или хорош! Почему
все, кто не торчит, такие тупые, особенно, когда пропагандируют здоровый
образ жизни? Подонки - сами не кайфуют и другим не дают! Ненавижу!
Да, видно, пробивает меня на злобняки, да измены... Пора отсюда. Куда?
Под крышу? Ни-ни. В Лифту? Того хуже. Спиды прошли. Шизняки остались.
-- Пошли в Русский? - наконец спрашиваю я.
-- Пошли, пошли: давно пора Наркома навестить, как он там после двух
симпсонов. А если он ещё и белым врезался, то должен представлять
собой знатные дровишки, - откликается Абрамыч.
Дорога обратно немногим менее шизова, чем дорога сюда. Идти
невозможно, бежать стрёмно, в сумме что? Ни за что не догадаетесь!
Плэйер с Летовым! Если б не Летов - не знаю, что б я слушал под кислотой...
-- Давайте посидим на скамейке, не идётся что-то... - я не заметил, кто это
сказал, может быть, и я сам, хотя... к чему бы мне это говорить.
Сидим минут пять ... "Мышеловка захлопнулась..." - это Егор в наушниках.
Да, вот именно! Мышеловка захлопывется с каждой секундой всё ближе.
Мир рушится... Это ясно и без трипов. Просто ЛСД даёт возможность
ускорить наблюдение и осознание. Как в кино, когда цветок распускается
за несколько секунд. Мир начал обваливаться с моим рождением,
обваливается, сколько я себя помню и обвалится окончательно и
бесповоротно - в момент моей смерти. Я же сейчас проживаю жизнь за пять-
десять минут, и мир рушится в миллионы раз быстрее.
5.
Снова крыльцо Русского Центра. Через перила? Конечно! Не кончились
ещё спиды в спидовницах... Отчень я шустрый сегодня. В сортир. Вот он
действительно ужас господень! Со всех сторон стены, потолки, полы,
унитазы - прочь! А вот и Нарком... М-да, два трипа и для него переборчик-с.
Бледен, взгляд сумеречен, но держится молодцом - читает очередной
"женщине своей мечты" очередные свои стихи. Могучий организм...
Это после двух-то симпсонов.
-- Джон с Веном приходили? - это я спрашиваю Наркома.
-- Не, через пять минут придут. Они уже купили и варят в сортире в Биньян
Кляле.
-- Рановато мы вернулись... - это я говорю Абрамычу.
-- А чего такого? Пойдём пивка выпьем, расслабимся. У меня ещё плана
есть корабль. Почти полный.
Заходим. Садимся. Абрамыч идёт к стойке за пивом. Я его хочу
спросить. Сижу формулирую. Сразу так и не скажешь. Семь раз отмерь,
один раз обрежь - первая заповедь моэля! Долго же это он там стоит.
С кем-то треплется. А у меня, может, душа горит задать ему вопрос,
а то я забуду, как я круто его составил. Всё уже забыл.... Ну, теперь он,
конечно, подошёл! Как только, так сразу!
-- Что это за новое место для варки: сортир в Биньян Кляле? -
спрашиваю, как садимся. Я, на самом деле, вовсе не это хотел спросить.
Я хотел спросить, почему именно там. Почему люди строят стены?
Почему стены не из пены? Стих...
Почему все строят стены
Непременно не из пены?
Или это всё измены,
Или я военнопленный.
Трипом я в бою захвачен,
И мой мозг им раскорячен.
Скручен, смучен, свинчен, спячен
И совсем обезумячен!
Слова, слова. В этом весь смысл, вся соль, даже, пожалуй, в словах.
Смысла вообще не существует, кому же тогда нужны осмысленные
стихи. В том-то и дело...
По-моему, пока я думал, я пропустил всё, что мне объяснял Абрамыч.
Неважно. Суета сует, всё суета.
6.
Если через четыре часа после поглощения трипа крыша скажет тебе:
"Я вернулась!" - не верь, она не вернётся и через десять. О-о! Нарком
сорвался. Значит, джефф близок. Мне-то что. Сижу. Прусь. Кто-то
трогает меня за плечо. Ну и рожа... Гнев господень, а не рожа. Надо
приглядеться. Вен!
-- Ну и дааа... - говорит он, и я не понимаю, что он хочет этим сказать. Я,
видимо, вообще ничего не понимаю.
-- Чего-чего? - уточняю я.
-- Пшшш... - то ли говорит, то ли выдыхает он и обрушивается окаменелой
рожей в настольную пивную лужу. Рядом стоит Нарком, синий, как
утопленник, и весело смеётся.
-- Не трогай его, он чирик врезал, - радостно сообщает бородатая
физиономия.
-- А ты? - спрашиваю я.
-- Я? Пятнадцать...
Прочь, прочь из этого гиблого места. Встаю. Вот то-то и оно. Сказать:
"Встаю!" - это дело не из хитрых, но сам процесс... Нет, на воздух. На
воздух - смотреть, как сопли света виснут на кончиках сигарет и
рассыпаются точками, кружочками и прочими строчками. Жду.
Слушаю Нину Хаген. Наконец выходит Абрамыч.
-- Не могу я там сидеть с этими наркоманами проклятыми. Давай пыхнем
лучше, - радует меня он неимоверно.
-- Где колотить будем?
-- На минарете.
Ещё минут сорок выпадают куда-то. Снова крыльцо. Диспозиция
изменилась. Нарком, Джон и Вен уже тут. Грузят друг другу с упоением,
никто никого не слушает. Тоже занятие не из последних. Какой-то
безумный мотоциклист на глазах у миштары срезает угол по тротуару.
Его останавливают прямо под крыльцом .
-- Это всё специально подстроено, чтоб нас рассмотреть, - дрожащим
голосом сообщает очередной безумный стремак Нарком.
-- Конечно, вся полиция Израиля сейчас соберётся поглядеть на
прущегося тебя! - отвечает с издёвкой Абрам, но всё же поворачивается
спиной к происходящему. Отпускает. Становится скучно. Надо срочно
изыскивать свежие ништяки.
7.
Шесть с половиной часов пролетели со свистом. Я уже понимаю, где
у меня ручушки, где ножушки& где право, а где лево. Гнать стало скучно,
у меня через час последний автобус. Отходняк на носу...
Отходняк уж на носу,
Скоро будет он в мозгу,
Свой язык я всё сосу,
Пальцев вата ни гу-гу.
Какие стихи. Всё, я спать поехал. Спать - это, конечно, натяжка. Я о
таком не слыхал, чтоб раньше, чем через десять часов после трипа
засыпали. Правда, если транков захавать.
Нет больше прикола с вами разговаривать. Да и вам бы не книжки и
журнал "Хомер" почитывать, а самим трипы хавать. Новое поколение
выбирает: "Анархия, наркотики, секс и рок-н-ролл!"
КОНЕЦ
ФЕВРАЛЬ - АПРЕЛЬ 1995
ПРИМЕЧАНИЯ ДЛЯ РУССКОГО ЧИТАТЕЛЯ
Бикур Холим - больница на улице Штраус.
Ган Сакер - парк в центре Иерусалима, недалеко от Кнессета.
"Паргод" - джаз-театр в Нахлаоте, с видом на Ган Сакер.
Нахлаот - район в центре Иерусалима.
|