МЕРТВАЯ ЗЫБЬ
Есть на свете цветок, алый, алый
Яркий пламенный, словно заря,
Самый сказочный и небывалый,
Он мечтою зовётся не зря.
Может там, за седьмым перевалом
Вспыхнет свежий, как ветра глоток,
Самый сказочный и небывалый,
Самый волшебный цветок.
Вспоминая о радостном чуде,
Вдаль шагаем по звонкой росе.
Тот цветок ищут многие люди,
Но находят, конечно, не все...
Может там, за седьмым перевалом
Вспыхнет свежий, как ветра глоток,
Самый сказочный и небывалый,
Самый волшебный цветок.
Песня из мультфильма
"Шёлковая кисточка".
"... что это за жизнь такая, когда утром просыпаешься оттого, что у тебя чешется задница? Что, вообще, можно ждать от дня, начавшегося таким образом? А вроде бы всё нормально, прекрасно, можно сказать - утречко, не рано, ни поздно, ветерок на улице, солнышко светит. На столе завтрак, чаёк горячий, что тоже изрядно способствует поднятию настроения. А всё равно, чувство такое, словно ногой в дерьмо наступил - вроде бы и отчистил, а всё равно, противно и кажется, что запах-таки остался. И ни завтрак, ни чаёк не помогут, И сны какие-то сумбурные, цветастые, вроде бы и весёлые даже - но что-то не так, какой-то смутный осадок остался, как будто всё плохо кончилось - а чем и почему, не помнишь. Что-то до боли понятное и ясное вертится в голове, а поймать не можешь, Так и сидишь, и смотришь на чаинки в стакане - тонут, всплывают, болтаются, чёрт их знает, чего вообще им от этой жизни надо. Вроде бы - чаинка, маленькая простая штучка, высоко ей - падает, низко - лежит не двигается& а тут вот, нет - чай пробудил в ней скрытые желания и стремления - вот она и носится по стакану... Смотришь на них и думаешь, чёрт возьми, по-моему я уже когда-то так сидел, и вот точно так же смотрел на чаинки, а за окном была вот такая же погода, и всё это вокруг мне знакомо, это уже было, всё уже было, я абсолютно точно помню, как сидел, вот так, около окна и смотрел... Я мучительно пытаюсь вспомнить, а что же было дальше, что же было потом - и не могу, но остаётся некое ощущение, что будет что-то хорошее. Так и час можно просидеть, но потом чай остынет, и чаинки заморозят в себе всё живое. И опять ничего не будет, точнее, будет обычное "ничего" - бежевые стены, кое-где заляпанные вином и кофе, пол, стол, стул, и "ничего" это - единственное существо, которое никогда не покидает эту комнату. За дверью будут кричать соседи, смеяться, ругаться, и столько жизни и воли к ней в этом шуме, что хочется прислушаться, узнать, что же заставляет их так бурлить, и что же? Чушь. Бестолковая чушь, на такую чушь даже жалко тратить воздух, выпускаемый из лёгких. А с другой стороны - такое оживление. Или, может быть, это оживление, эта животная бурливость и не требует осмысленной оболочки? Просто так, находится всё время внутри, и любое слово, любая фраза, даже будучи полнейшей чушью, вызывает реакцию, сходную с реакцией воздушного шарика на иголку или горящий окурок - взрыв жизни и эмоций. Поток, который смывает всё - и мимолётную скуку, и тоску, и вообще, всё что тяготит, всё что давит. А что давит? Да, вот всё это "ничего" и давит& утром встал, поел, умылся, побежал, туда-сюда, там час, там два, глядишь и вечер, солнце село. А как солнце село, так вроде бы и ночь, спать пора. А какое там спать, если это не ночь на самом деле, а вечер& ан нет, всё равно, изнутри откуда-то идёт, что-таки ночь это, ночь, спать не спать, а делать что-то серьёзное уже поздно. Что-нибудь серьёзное нужно делать днём, пока светло. А почему? А чёрт его знает, с самого детсва вроде так. А что днём? Как будто, что-то изменится& головой понимаешь, что нет, ничего не изменится, всё одно, всё одно... Одно ли? Насколько приятно утром проснуться, посмотреть в окно - а там - солнце, деревце и кусочек синего неба, и, главное, чтобы ни облачка не было. А ещё лучше проснуться оттого, что в глаза бьёт луч солнца. Лежать в постели и жмуриться, а когда глаза закрывешь, то всё погружается в оранжево-красную завесу и цвет это так приятен и бодрящ, что сразу чувствуешь себя выспавшимся. И я до сих пор не могу себе втолковать, что в такой день - светлый солнечный и ясный, с человеком может случиться что-нибудь нехорошее. Я не могу представить, что люди могут умирать в такой день. Разве что, может быть, где-нибудь в серой больнице или в коммунальной квартире - оба этих места могут погасить любой свет, даже солнца. А вот так представить, что кто-то идёт по улице, в магазин например, или на работе перерыв у него обеденный, да мало ли причин, по которым человек идёт себе просто так по улице, может быть, вообще, выходной. Так вот, он идёт себе, песенку про себя напевает, по сторонам смотрит, камешек какой-нибудь пинает, потом спохватывается, делает серьёзный вид, да только зря, когда настроение хорошее, тут никакой серьёзный вид не поможет, всё равно, какие-нибудь глупости из тебя, да вылезут. И идёт он себе в магазин, пытаясь совладать со своим хорошим настроением, ведь подумать - человек с хорошим настроением выглядит глупо, просто дураком, иногда. Улыбается всё время, камешки, опять же, пинает, хворостинки какие-нибуть с тротуара подбирает, и легкомысленно помахивает ими, этими хворостинками, и ведёт себя, как школьник, сбежавший с уроков. Так что, любой взрослый человек должен бороться с хорошим настроением, или тщательно его скрывать за серьёзным или озабоченным лицом, Видя человека с серьёзным лицом, сразу проникаешься к нему почтением - человек о чём-то думает, и это "что-то" затмевает ему всё - и то, что день светел и ясен, и то, что птички чирикают на дереве и то, что котёнок, мимо которого он проходит, так смешно играет с обёрткой из под конфеты. Раз так, значит это "что-то", о чем он думает - очень существенно и важно, а люди тупые, как извеестно, о вещах существенных и важных не думают, о таких вещах думают люди умные и важные. А кому не хочется быть, или выглядеть умным и важным человеком? Вот все и ходят с серьёзными и озабоченными лицами. Вот и он, этот человек идёт себе и пытается сделать серьёзное лицо, и вдруг с ним случается сердечный приступ, и он падает на тротуар, по которому только что шёл. Врачи говорят, что когда отказывает сердце, человек умирает не сразу, и сознание его отключается не сразу, он ещё некоторое время видит и слышит, что происходит вокруг. И я не могу себе представить, мне страшно представить, как человек лежит на тёплом асфальте, хватает ртом воздух, а над ним зелёное деревце листвой шуршит, весёлое такое деревце, как летом, в школе сидишь - а за окном вот такое деревце, ветерок, тепло так. Посмотришь на всё это счастье - и сразу же хочется убежать на улицу из полутёмного, нудного класса, просто сил нет. Так вот, деревце зелёное, небо синее, облачко, самолёт летит. Странно это, стоим мы где-нибудь на земле, смотрим в небо, а там малюсенькая такая точечка движется, ну подумаешь, вроде бы, какая мелочь - так ведь ничего подобного, это самолёт, там люди разговаривают, газеты читают, в окошки смотрят, планы разные строят. Вот один сидит и думает, что прилетит он сейчас, часок его ещё помыкают в аэропорту, а там, на выходе, его встретит брат, которого он не видел три года. И так ему, этому человечку на душе радостно становится, что он, сам того не замечая, улыбается во всю, пальцами по подлокотнику марш какой-то выстукивает... И летит в небе такой вот кусочек человеческого счастья, а ты лежишь на асфальте, смотришь на него сквозь листву, кричать хочется, а не можешь. А по улице тётка идёт с сумкой и с пакетом, есть такие тёти, которых без сумки с пакетиком каким-нибудь, просто представить трудно, они, эти тёти, наверно для того и родились, чтобы такие вот сумки с пакетами таскать, а когда таскать нечего, они сидят по домам и расстраиваются. И у этой, значит тоже, сумка и пакет, в пакете яблоки с апельсинами, а из сумки батон хлеба торчит. А тётя это всё тащит и ёй от этого приятно, что она так много всякого добра где-то раздобыла. Приятно-то приятно, а выглядит этот батон, из сумки торчащий очень даже неестественно, сразу видно, что сына она с собой не взяла, а то бы он, подлец, не удержался бы и откусил от батона, и несла бы тогда тётя не просто батон, а укушенный батон, но вот, нет сыня и батон поэтому самый обыкновенный. Правда, может быть сын уже давно вырос, лет двадцать уже лбу, за девками бегает, куда такому батоны надкусывать? Хотя, может быть, и надкусывает иногда, когда никто не видит, ведь это очень приятно - свежие батоны надкусывать, если ножом отрезать, то вкус уже совсем не тот, нет, те, кто это дело любят, подтвердят. А ещё у тёти апельсины с яблоками в пакете лежат. Апельсин - вещь двоякая, как только произнесёшь это слово, так во рту сразу кисло становится, слюни текут и вообще, противно, а когда ешь, так вроде бы и ничего, не смертельно. Другое дело - яблоки. Раззявишь рот, насколько хватает, вцепишься в яблоко, и откусишь добрую половину, вместе с палочкой и косточками... Это просто ужасно лежать, умирать, и перед смертью видеть столько счастья. Как, как эти люди могут думать об аэропортах и братьях, нести голодным сыновьям яблоки, апельсины и свежие батоны на откус, когда я умираю? Ведь я уже так привык жить, что поверил в собственное бессмертие, и в то, что всё вокруг - это не просто мир, это то, что Я ВИЖУ, а всё, что я не вижу, этого нет, и вот я сейчас умру, и всё исчезнет, весь мир в пух и прах разлетится, и вы все тоже. И вы все тоже... Тёть, дай яблочка, мне будет так приятно, я его даже не сьем, мне просто в последний раз будет приятно, я ведь тоже приятного в жизни хотел и было оно, приятное, да вот не замечал, никогда не понимал, насколько это было хорошо, сейчас мне даже все ваши несчастья и неурядицы вершиной наслаждения кажутся... А сынку твоему хуже не станет, если я на одно его яблоко посмотрю и порадуюсь.
Всего лишь какую-то минуту назад он тоже шёл по улице, и хоть чему-то радовался, всё равно, глодала его какая-нибудь кручина, и если кто-нибудь спросил бы его, а счастлив ли он, он вряд ли сказал бы: "Да". А теперь, вот, лежит он на тротуаре, как мешок с картошкой и желает, чтобы к нему вернулись все его проблемы, он хочет это обратно, ведь подумайте, всего лишь минуту назад!.. Он мог тогда всё, ведь он мог дышать, ходить, бегать и смеяться, всё что пожелаешь, он мог подбежать к этой тёте, выхватиить у неё пакет с апельсинами и яблоками, подбросить его вверх и дать ему хорошего пинка, это глупое желание, может быть, но иногда очень хочется это сделать. Главное, чтобы пакет порвался - тогда яблоки и апельсины полетят в разные стороны, апельсин можно подобрать и запустить им в ополоумевшую тётю, потом подобрать другой и запустить в огромную витрину, метра два на два, очень неестественная тоже вещь, как ненадкусанный батон. Да, значит, вторым апельсином - в витрину, так, чтобы она вся вдребезги разлетелась. Можно было подобрать яблоко и с упоением его сожрать, и вообще, сидеть и пожирать яблоки, пока не приедет милиция. А там, в участке, серьёзные дяденьки об(ясняли бы ему, как это нехорошо, пугать тётенек, кидая в них апельсинами и пр. фруктами, впрочем, равно как и овощами, равно как и др. предметами, без предварительного согласования с тётей, и что нельзя разбивать витрины, как бы неестественно они не выглядели. С ними можно было бы спорить, ругаться, они говорили бы, что теперь в будущем у него теперь будут неприятности, большие неприятности... Они, эти дяди, не понимают, насколько это приятно, знать, что в будущем у тебя будут неприятности, особенно неприятности, которые тебе обещают в милиции, это автоматически гарантирует тебе, что значит и будущее у тебя будет, а милиции можно верить, они просто запретят тебе умирать под страхом смертной казни.
И так ему обидно стало умирать именно сейчас, имея столько глупых, несбывшихся желаний, которые уже никогда не сбудутся. А почему их надо считать глупыми? Каждый имеет такие желания, что-нибудь такое мелкое, которое, может быть, осталось ещё с детского сада, что-нибудь что тебе запрещали делать, этим только утверждая в тебе мысль, что именно это и стоит сделать в жизни, именно это и будет чем-то стоящим... И вот, пожалуйста, он лежит под деревом, в небо синее смотрит, облачко там, самолёт, тётя идет по улице с пакетом и сумкой, а он лежит... И вот это самое заветное желание так с ним и умрёт, и никто даже никогда об этом не узнает. Я не могу себе внушить, что такое может быть, этого просто не может быть. Это так неестественно, так нечестно, когда человек вот так умирает. А, между тем, люди-таки умирают даже в такие прекрасные дни, умирают... Сейчас я уже понимаю это головой, но сердцем этого принять просто не могу. Когда я был ещё совсем маленьким, лет десять, не больше, для мення было ударом, который разрушил моё спокойствие и веру, когда умер друг моего отца, он умер от сердечного приступа именно в такой вот солнечный и ясный день. Просто вот так, взял, да умер, похоронили его потом. А отец тогда очень переживал.
Чай уже совсем остыл, и чаинки не резвятся больше, кто хотел всплыть - всплыл, кто хотел утонуть - утонул, и те и другие теперь довольны... Странно, вообще, иногда бывает смотреть на стены - смотришь, вроде стена она и есть стена, что с неё взять? Ветер сквозь неё не дует, зимой она холод не пускает, летом - жару, ну на что тут, спрашивается, смотреть? А потом подумаешь, её же ведь кто-то строил, потом красил, они думали об этой стене, и вообще, о чем-то думали её строя. О чём мог думать человек, строя эту стену? Думал же ведь о чём-то, может быть, тогда тоже было утро, и он только что пришёл на работу, ему ещё спать хочется - а тут, нет, давай работай, вот он и работает& стену строит, а сам её ненавидит, ведь по большому-то счёту, эта вот стена его от сонного блаженства и отделяет, если бы не эта стена, он мог бы ещё спать, мог бы, а он вместо этого стоит и кирпичи кладёт, и со злостью, этак, мастерком цемент ляпает - шлёп! а сверху - кирпич. Но, потом, когда рядов десять он уже уложил, проснулся, ободрился в какой-то степени. Смешно, но ведь в башке прояснится - и мысли совсем другие лезут, вот и он, тоже, кирпичи тащит и думает, что в принципе, злись не злись, а это - работа, кормушка, так сказать, а если злиться, то легче от этого работать не станет, наоборот, только душу себе травишь, да и результаты - не ахти: кирпичи вкривь да вкось. Он потом, небось, первые ряды мастерком своим подровнял, цемент кое-где соскрёб, потом ещё рядов десять положил, песенку себе под нос напевал, и жизнью был даже относительно доволен, и даже радовался своей работе. Перекур небольшой устроил, сел на несколько кирпичей - два или три, сел, значит, сигаретку закурил, на дым смотрит, и тут ему вдруг горько стало почему-то. Вспомнил он школу, он тогда дюже смышлённым был в математике, и все ему говорили, иди учиться после школы, балда& а он, балда, не хотел, надоело ему учиться. Сидишь, пишешь дурь разную - а на улице пацаны в футбол гоняют, вот и не пошёл учиться. Странно вот как получилось, строю общежитие для студентов в университете, а ведь сам мог бы быть студентом и жить в этих общежитиях, а теперь - всё, дострою и - до свидания, никогда эти стены мне родными не станут. А может ещё станут? Может, бросить всё и пойти учиться? Подумает он так, подумает, окурочек ему пальцы обожжёт, он его загасит, ботинком растопчет и пойдёт дальше кирпичи класть. И тяжко ему как-то на душе сделается, и докончит он эту стенку в этакой апатии. Вот и думаешь - стенка. Вроде бы, чего тут такого? А на этой стенке вся жизнь человека, мысли его переживания. Хотя, как знать, может быть, эту стенку строил арабский мальчишка, может быть, это было его первое самостоятельное творение? Он старательно размазывал раствор, осторожно клал кирпичи, как бы боясь их нечаянно разбить, как будто они стеклянные, постукивал по ним мастерком, желая подогнать их получше друг к другу. Иногда отходил в сторону и критически осматривал свою кладку, наклонял голову вбок, пытаясь поставить себя на место подрядчика, выискивая, нет ли где халтуры, возвращался обратно и продолжал класть кирпичи. Рядов через пять работа пошла, как по маслу, руки сами делали то, что нужно, работа спорилась. Он уже не отходил и не оглядывал потихоньку растущую стенку, работа захватила его. Он хотел быть похожим на опытных строителей, которые работали быстро и аккуратно, и при этом ещё умудрялись разговаривать друг сдругом. А потом пришёл подрядчик, осмотрел стенку, постукал неизвестно зачем по нижним кирпичам, улыбнулся и похвалил его. А у пацана как крылья появились и две дополнительные пары рук, так, на одном дыханье, он эту стену и закончил. И вот она стоит и хранит в себе вечное тепло. А может быть она, вообще, сделана не из кирпича, а из какого-нибудь там бетона, или, ещё хуже - это простой блок, пустой и мёртвый, похожий на тысячи подобных себе, которых сделала тупая бездушная машина. Приехали строители, поставили блок и всё. И в(ехал туда какой-нибудь студент, ходил, осматривался, чисто так всё вокруг, непривычно, даже боязно прикасаться к такой вот чистоте. Чистота, она, сама по себе хороша, но только если сэтим делом переборщить, то вид получается совсем нежилой. Ходил студент по комнатке и думал, значит, обо всём этом, потом стал вещи из коробок и сумок своих вытаскивать, в шкафу их раскладывать, чайник на стол поставил, на кровать покрывало постелил, и, глядишь - совсем другое дело, и вид уже жилой, чисто, правда, слишком, так чисто бывает у бабушек, подумал он. Вот была бабушка молодой, жила с дедушкой в трёхкомнатной квартире, было у них двое детей. Потом дети выросли, раз(ехались, и остались дедушка с бабушкой одни в квартире. А когда человечек остаётся один в такой большой квартире, то неуютно ему, вот он и стремится закрыться в одной комнатке, чтобы там всё было обжитым и уютным. А так как бабушки любят порядок, то каждый раз делая уборку, бабушка не обходила вниманием и нежилые комнаты, а они же ведь нежилые, откуда там, спрашивается, грязь да пыль всякая возьмётся? Вот и пылесосит бабуля разок, другой, да только какая отрада от уборки, если что убрал, что не убрал - всё одно, вот и ищет старательная старушка уголки, где сиротливо примостились последние несчастные пылинки, и сотрёт она их оттуда мокрой тряпочкой. А дети её уже давно своих детей завели, дети растут, а старушка доводит чистоту до абсолюта, и вот приедет внучка к бабушке на летние каникулы из школы, войдёт в комнату и оробеет от такого безобразия, вот и студент тот также. Но потом пройдёт неделька-другая, и примет комната нормальный вид - на полу окурки, немытая посуда на столе, задеревеневшие носки в шкафу и вонючие кеды, неожиданно глядящие на тебя из ящика стола. А студент сидит на кровати, прислонившись спиной к стене и думает, что скоро вот экзамены, вроде бы и учиться надо, да ведь так не хочется, что хоть волком вой. И так вот много лет сидят студенты, прислонившись к этой стене и каждый отдаёт ей крупинку своей кручины. А стена что? - камень, она всё стерпит, всё поймёт, всё примет, всем отдаст частичку своей твёрдости и уверенности. Только трещинки и в камне появляются от такого количества человеческих чувств. Трескается стена, трескаемся мы все понемногу, все мы покрываемся мелкими трещинками. А из трещин сочатся наружу и капают слёзы. Странно всё как-то. Вот например, этот стол, за которым я сижу, представить только, сколько за ним сидело человек. За ним сидел отличник, зубрила, он читал собственные конспекты, было такое же утро, как сейчас, также светило солнце, небо синее, облачко, конечно же. Ветерок, этакий лёгонький, дует, листья по асфальту волочит. В такие моменты бывает очень приятно закрыть глаза и слушать. Сидишь, слушаешь, как те же листики по асфальту скребут, машина где-то вдали бибикает, кто-то вдалеке разговаривает, тихо так, еле слышно, а голоса такие уютные, тёплые, иногда засмеются, и всегда кто-нибудь не просто смеётся, а аж заливается. Весёлый человек, спокойно у него на душе, наверно, раз какая-нибудь глупая шутка его так веселит... Ветерок листву на деревьях качает. А он, отличник , сидит, читает вроде бы, а в голове - куда там винегрет, каша гречневая с маслом, как минимум& читает он конспекты, слова вроде бы все в отдельности понимает, а вот точно, в чем же там дело, сказать не может, вот и читает так механически, как колхозник трудодень отрабатывает, потом спохватится, вздрогнет это так, взгляд его на несколько минут даже осмысленное выражение примет. Сосредоточится и станет старательно, значит, опять, всё сначала перечитывать. Да только какая тут к чертям старательность и сосредоточенность, когда погода за окном такая? В такую погоду взять под мышку томик Есенина и пойти куда-нибудь в рощицу, присесть где-нибудь в теньке, а лучше - прилечь на травку или, что там, хвою какую-нибудь опавшую, главное, чтобы сухо было. Прилечь, полежать с закрытыми глазами минут десять, послушать как птички поют, взять книжку, раскрыть на любой странице, прочитать стихи, опять глаза закрыть и подумать& ведь представьте, нам всё время некогда остановиться в беге нашем ежедневном на бесконечную дистанцию, остановиться и подумать. Неважно о чём, главное подумать, задуматься. Даже стихи необязательно предварительно читать, можно и просто так думать, без стихов, если получается. Стихи, они для того и нужны, чтобы привычку такую развить. А то ведь захватывает круговерть ежедневная, всё время разговариваешь с кем-то, общаешься, споришь и голова если и занята чем-то, то только этим. И иногда посмотришь, а ведь стоящего из всех этих споров и трёпов, хорошо если десятая часть, а то подчастую и того меньше. Так вот и споришь всю жизнь, а потом, вдруг - раз, ты вдруг один, и одиночество тяготит, не привык сам с собой быть, не знаком сам с собой, и общих-то тем для разговора нет, тут тебе и тоска наваливается, и скука, и прочая мерзость. Смурно на душе, хоть вой. Думает таким образом отличник этот, посматривает на конспект, в окно, и не чувствует он, что жизнь его правильна, или как бы это поточнее сказать, не чувствует он. что правильной дорогой идёт, Подумает он ещё таким образом, подумат, отмахнётся от мыслей этих глупых, уставится в конспект - и давай дальше читать. Лоб морщит, волосы рукой ерошит, другой о стол облокотится и щёку ею подопрёт. Сидит себе так, скучно ему, а что поделать - учиться надо. Выучит он предметы свои, экзамены сдаст благополучно, на следующий курс перейдёт с божьей помощью. Июль настанет. Придёт отличник в один прекрасный день к себе в комнату, вещи в коробки сложит, изолентой заклеит. Переедет в другое общежитие. И на столе уже не будет ни конспектов, ничего, разве что спички какие-нибудь обгорелые валяться будут. А стол стоит, никуда не уезжает, и пассивность эта ему, наверно, довольно-таки философский образ мысли развила. Год на его глазах жил человек, спал, учился, читал, размышлял. А столу, что ему ещё делать, он к человеку привык побольше, чем собака, у собаки хоть есть свои какие-то интересы в жизни, у стола же - никаких. Вот и привыкает стол к своему хозяину побольше, чем собака любая, он как никто знает его, хозяина своего, и, со временем, как никто, понимать его начинает. И страдает вместе с ним, и радуется. И мог бы он плакать, так плакал бы вместе с ним, с хозяином, даже не столько хозяином, сколько другом. И вот, пожалуйста, он уезжает. Стол с тревогой и недоумением глядит, как человек собирает вещи, он, стол, знает, что такое случается каждый год, что никто не вечен в этой комнате, но надежда и вера - это такие вещи, которые и на камне голом корни пустят, и камень тот в глину мягкую превратят. Вот и смотрит стол, как вещи потихоньку перекочёвывают из шкафа - в ящик, и клейкой лентой сверху покрываются& как из ящиков стола всякая дребедень, которую стол уже всю наизусть знал, в ящики картонные перебирается, и только протяжный вой клейкой ленты, как реквием. Понимает тут стол, что все надежды опять были напрасны, и вера в постоянство, так окрепшая за год, начинает ссыхаться, как листья помидоров в засуху, и ветерок, захлопнувший за человеком дверь, превращает эту надежду в невесомый пепел... Как же так? Как это могло произойти? После всего, вместе пережитого, после стольких дней духовного единства? Как? И добавится ещё трещинок, добавится ещё маленьких ран. И действительно, как? Как так может произойти, что уходит самое близкое, самое нерушимое, казалось бы? Как так происходит, что целое мировоззрение, рушится, как карточный домик и на смену ему приходит пустота, звенящая пустота? Как теперь этот стол сможет жить с такой вот пустотой в душе? К чему привязывать свои взгляды? Это очень тяжело - не иметь точку отсчёта, как корабль без якоря, куда понесёт ветер, туда и поплывёт, и ничего тут не поделать. Вот и стол, стоит потерянный, одинокий, пустой, и только трещинки, сочащиеся горечью. А потом в(едет кто нибудь новый. Жизнерадостный такой шалопай, конспекты с книгами всякими умными ему до лампочки, ему дай почитать какую не то фигню, музыку послушать. И жизнерадостность эта всю комнату заполняет, а стол смотрит на всё это недоверчиво и настороженно, но в глубине души начинает радоваться тому, что пустота начинает заполняться этой радостью жизни... Но через год всё опять повторится, и так каждый год добавляет ещё и ещё трещинок, и всё меньше и меньше веры в лучшее остаётся у этого стола. Ещё лет десять и в прах рассыпется стол, нельзя с такой болью и скорбью жить. Его выгребут на улицу и свалят в кучу где-нибудь около забора, в кустах. Груда обломков, но душа, она бессмертна и теплится она ещё в этой куче хлама. Мысли текут медленно, теперь столу не надо спешить и пытаться поспеть за стремительным полётом мысли человека, человек его покинул окончательно, перед столом стоит вечность. Перед ним всё время, которое только можно отсчитать, Он ещё успеет передумать обо всём, обо всём... А пока вот он стоит целёхонек. И я сижу за ним, и боюсь обернуться, страшно от окна с небом и солнышком отвернуться и увидеть это "ничто", что притаилось за спиной. Там, за спиной, стоят души таких вот преданных нами столов и смотрят на нас изучающе. Всё, что мы создаём вокруг себя, все вещи созданные нами нежизнеспособны, мы создаём их заведомыми уродами. Мы свято верим, что если создавая что-то неодушевлённое, мы вложим в это "что-то" частичку своей души, то результат будет непременно лучше. Так может быть оно и есть, вопрос в том, что остаётся когда эта вещь исчезает? И другой вопрос, почему всё созданное человеком так легко разрушается, стареет, превращается в труху, горит, и вообще, исчезает? Не потому ли, что этот кусочек души, который мы вкладываем во всё, не даёт вещам жить вечно, не оттуда ли начинаются все трещинки?.. Вот так и живём, а души преданных нами вещей копятся, их несметное количество, и даже самый тупой имбецил чувствует их присутствие у себя за спиной и тихонько воет от страха по ночам. Обмотается весь одеялом, так что только глаза торчат, таращится ими в тёмные углы и воет, глупый он, а всё равно ему страшно. Вот и нам всем иногда ни с того ни с сего бывает страшно назад обернуться, в пустоту звенящую. Обернёшься - и мороз по коже продерёт, пусто там, ничего нет. Бывает так иногда, сидишь в какой-нибудь забегаловке хмурой, кушаешь бутерброд свой, вдруг оборачиваешься бессознательно, этак, и ловишь на себе чей-то взгляд. Повернёшься обратно и продолжаешь бутерброд свой доедать, почавкивая утробно, и сочком запивать. И всё хорошо. А в другой раз, лежишь на диване, рядом на стуле лампа настольная горит, у неё свет такой желтоватый, как у солнца, а если ещё одеялом накрыться, то вообще уютно будет, вот и лежишь себе так, книжку какую-нибудь глупую почитываешь, тепло, уютно, ну спрашивается, что ещё для счастья надо? И опять, бессознательно, этак, оборачиваешься в какой-нибудь тёмный угол, а взгляд, конечно же, ничей не ловишь, не смотрит на тебя никто оттуда, нет там ничего, пустота. И вот читаешь свою книжичу дальше, да только неуютно вдруг тебе как-то становится, потому что рутина обычная нарушена, цепочка логическая. Взгляд чей-то поймал, а чей - не знаешь, и, что ещё хуже - знаешь, что ничей. Ничей. И вот уже и книжка не такой забавной вдруг стала, и свет от лампы, хоть и теплый и желтоватый, а, всё равно, он как-то тревожно выглядит. Из углов темнота на тебя смотрит. Так, читаешь ты себе, а неуютно, мороз по коже оттого что никто на тебя из темноты пялится. И хочется накрыться одеялом, чтобы наружу торчали только одни глаза, забиться в угол постели, ноги под себя поджать и подвывать потихоньку, раскачиваясь в разные стороны. Вот и сижу, в окно смотрю, весело там, хорошо, так бы всю жизнь туда бы и смотрел, да и зачем оборачиваться, плохо там, за спиной. Темно, страшно, не надо оборачиваться.
Завтрак, как и чай, тоже остыл. Когда ешь такой вот закоченевший завтрак, возникает чувство безысходности, как будто лежишь в больнице на раздавленном матрасе, обоссаном десятком предыдущих больных, на сероватой простыне, на которую и смотреть-то тоскливо, не то что лежать. И кое-где ещё штампеля черные "Горбольница им. Семашко". Я никогда не понимал, зачем этот штемпель? Чтобы не перепутать их с простынями какой-нибудь райбольницы? Кстати, интересное название - райбольница, на мысли на всякие наводит. Так, о чём я? Да, как их вообще можно перепутать, если пути их жизненные никогда не пересекаются? Зачем же тогда? трудно представить, что кому-то придёт в голову украсть такую вот простыню. Скорее всего - это типа такого символического автографа. Загадочная вещь, в общем. И безысходность эта течёт ото всюду, и от кровати, которая пережила на себе больных ещё больше, чем матрас. Странно это звучит - пережила. Ведь и действительно, она, кровать эта на своём веку смертей повидала побольше, чем мы. Больница всё-таки, люди здесь почаще умирают. А с другой стороны - страшно это, когда вещи людей переживают, А тем более, нескольких людей, эти вещи начинают относиться к людям, как к явлению вырождающемуся, к жизни не способного и неприспособленного. И бывают правы, судя по всему, они много повидали, им знать лучше. Сколько трагедий видели эти кровати. На этой самой кровати, может быть, лежал человек у которого заболело сердце. Это палата не интенсивной терепии, просто, обыкновенная палата. А он попал сюда потому, что у него заболело сердце. Не сильно так, но неприятно. А он, может быть, ещё молодой был, лет тридцать, здоровый такой. Лежит и думает, что, мол, подумаешь, сердце пошаливает немного, но у кого оно пошаливать не будет, если переутомиться, как он переутомляется последние полгода, так вот он лежал и думал, проводя здесь свою первую ночь. Лежит он себе там, тепло ему спокойно, непривычно немного, но это ничего, было бы намного хуже, если бы больница была для него местом обжитым и привычным. А ему что - никогда толком и не болел, в больнице-то и бывал всего лишь два раза за всю свою жизнь. А тут ещё тот факт, что завтра никуда не надо будет спешить, ходить, тоже душу греет изрядно. То есть, странная вообще-то ситуация, человек лежит в больнице, а сам при этом счастлив и ещё радуется тому, что в этой глупой больнице лежит. Вот и лежит он, значит, такой умиротворённый, на других больных посматривает, с презреньем этак даже. Книгу перед сном почитал, походил по коридору, парой слов с кем-то перебросился, опять почитал, да спать завалился. На следушее утро проснулся, а тогда небось тоже лето было, проснулся он утречком, стало быть, потянулся, тапочки свои домашние под кроватью ногами нащупал, сунул их туда, прошлёпал к окну, а там, за окном - парк такой, солнышко светит, детишки в игры свои бестолковые играют, бабульки на скамеечках носки бесконечные вяжут, а дедульки неподалёку от своих подружек в шахматы режутся, хорошо, короче говоря, просто сил нет. Вот и ему захотелось туда, в парк, на солнышко, не сидеть в этой тоскливой полутёмной больнице. А тут ещё, предстоящий день ничего приятного не сулил - анализы всякие, проверки. Подумать, насколько это глупо - сдавать анализы в такой вот солнечный день, ведь можно было бы пойти с другом лучшим в теннис поиграть, или за город куда-нибудь поехать на речку. А он вот торчит в больнице и сейчас анализы сдавать будет.
Как он и ожидал, так день и прошёл - весь в процедурах и анализах. Прошёл день, наступил вечер, всё закончилось, он валялся на кровати, вещички уже все собрал, да и чего там собирать-то? Тапочки, полотенце, майка, да всякие мелочи. Сумка около кровати стоит, а он валяется, ждёт, доктор ему сказал, что результаты анализов к вечеру будут готовы - пойдёт он домой с рецептами и полезными советами. Валяется он, заснуть пытается, но не может, мысли всякие в голову лезут... Планы на завтра строит, и завтрашний день обдумывает, как будто он уже наступил. И тут, на тебе, как раз доктор и пришёл. Пришёл и в дверях остановился, и стоит, смотрит. Это очень неуютно и как-то пугает, когда ты лежишь, а кто-то стоит в дверях и на тебя смотрит. Вот и ему неуютно стало, и предчувствия какие-то душу колоть стали... Но тут доктор улыбнулся и говорит, что, мол, старый он дурак, только зря голову заморочил человеку, никуда вы сегодня не поедете, ещё ночку иу нас здесь в больнице проведёте, Я же ведь и позабыл, - доктор говорит, - что анализов и проверок всяких вам надо сделать намного больше, и пошёл старикашка языком трепать и пошёл... Терминами разными заумными сыпать и руками жесты разные убедительные делать, а иногда ещё так посмотрит поверх очков, как бы спрашивая: вы себе представляете, каково? А он, больной наш, не представлял. Мысль он утерял ещё в самом начале, но основное понял: ещё одну ночь придётся провести здесь, и это его, между прочим уже не особо радовало. Потом доктор ушёл. А он сидел на этой кровати и пытался привести в порядок свои мысли и чувства. в принципе, там и так был порядок, всё до предела ясно: старый маразматик позабыл там чего-то, а он здесь теперь торчи ещё одну ночь и ещё один день. Тут вспомнил он, что, в принципе, никакой трагедии в этом факте нет, ничего, отдохнёт ещё один денёк - это только на пользу. И, раздумывая таким образом, разобрал он обратно все свои вещички, тапочки достал, полотенце, опять же. Книгу раскрыл на заложенной странице. На кровать лёг обратно. И всё хорошо, вроде бы, да только остался осадок какой-то нехороший, тревожный такой осадок& как он, доктор этот, стоял в дверях и смотрел странно этак, и страшно. Потом заулыбался, правда, затарахтел чушь какую-то, но всё равно, след остался, неприятный след. Так бывает, когда кетчуп на ковёр разольёшь этак случайно, охнешь, побежишь за тряпочкой, вытрешь быстренько. пока не впиталось. Сначала мокрой тряпочкой, потом сухой, отойдшь на шаг назад, посмотришь - не видно, пощупаешь, понюхаешь, вроде бы, кетчуп смыт, осталась только вода, высохнет, и всё. Так вот и тут - вроде ерунда, всё хорошо, но пятно осталось, хоть и водяное, хоть и высохнет. Подумал он, значит, об этом, подумал, потом книжку стал читать, а книжка интересная дюже, сюжет его захватил так, что сверху и ушей не осталось, отвлёкся он, забылся, опять всё было хорошо и спокойно. Но стрелка на часах к одиннадцати подобралась - а это значит, что пора тушить свет. Потушили свет, все стали спать укладываться, кровати перестилать, нести себе на тумбочку стаканчики с водой на ночь. Он тоже одеяло встряхнул, простынь критически так оглядел, да и тоже на боковую двинулся. Лёг в постель, поворочался, угнездился поуютнее, щекой о подушку потёрся, посопел, кому может быть смешно от таких ритуалов, а я скажу, что это вещь важная перед сном, как в детство возвращаешься. Вот и улёгся он в постель, глаза закрыл, полежал так, стараясь ни о чём не думать, полежал, а тут думай не думай, а сон что-то не идёт. На другой бок перевернуулся, обратно на другой бок - и опять, не идёт сон, и всё тут. А с другой стороны, чего ему вдруг идти, ежели весь день ничего не делал? По лестнице и той, всего лишь два раза поднимался. Конечно, какой тут сон. Думал он так, значит, себя успокаивал, и совсем было уже успокоил, но в глубине души души что-то ворочается, неприятно всё это как-то, что ни говори. Вот работаешь каждый день вертишься, а в голове одна мысль - ох, сейчас бы выходных парочку, поваляться дома на диване, побездельничать от души, а вот, придёт такой выходной, и сам не рад будешь. Сначала, таки да, будешь рад, первые часа три действительно поваляешься от души, газетой насладишься, а потом вдруг и надоест, и тяготить будет это безделие. Тяготить. Так и он, подумать только, ещё вчера, в это же время, его радовало то, что сегодня уже тяготит. И чувствуешь себя ненужным и неправильным каким-то, и вообще, на душе кошки скребут. Но ничего, полежал он так, наверно с десять минут и заснул незаметно для себя и других. Бодрствовал человек и вот заснул, а в мире ничего от этого и не изменилось. Проснулся он наутро, денёк опять выдался на славу - солнышко там, и всякое такое. Умылся он, зубы почистил, выбрился начисто, посмотрел на себя в зеркало - свеженький такой, отдохнувший - вроде бы, радоваться надо, а нет, нет её радости, хоть обыщись. Больница, знаете ли место такое, там только в одном отделении у некоторых пациентов прекрасное настроение - в психушке, да и то - только у дебилов и даунов . А больница - она в каком-то смысле как тюрьма, тут человек должен сидеть и раскаиваться, неважно в чём - о несоблюдении ли диеты, или о курении своём неумеренном, но печать никогда не покинет его лица. Даже то одно слово - реабилитация !бывает такая после болезни), говорит о некой криминальной подоплёке. Посмотрел он на себя так в зеркале, посмотрел, да и пошёл обратно в палату...
А потом опять были анализы, проверки всякие странные - биопсия, томографы какие-то, чушь, в общем, сплошная. А после обеда всё кончилось. И тут, наконец-то, пришло облегчение и спокойствие - всё, сегодня вечером он уже будет дома, лежать на диване, газетку почитывать, телевизор смотреть. Тут он вспомнил, что в холодильнике у него осталось две бутылки пива - это воспоминание так обрадовало его, что он сразу же забыл обо всём остальном. В настроении таком бодреньком вещички собрал - тапочки, полотенце, маечка, прочие глупости - всё в сумку, а сумку около двери. Сам на кровать плюхнулся, и доктора ждёт. Долго ждать не пришлось. Пришёл доктор. И не один. Он посмотрел на доктора со всей его свитой и струхнул, потому что лица у них у всех были излишне серьёзные, и даже в некоторой мере скорбные. И опять, на тебе, и страхи все вернулись, и ужас глотку холодной рукой сдавил, оттого, что было сказано доктором. Он, доктор вошёл в палату глядя в пол, посмотрел туда ещё некоторое время, а потом быстро переведя взгляд с пола, сказал, что рак, мол, у вас, молодой человек, и неоперабельный, притом, а сердце здоровое, так-то вот.
Кишки все внутри оборвались, а сердце, которое вначале этой короткой речи сделалось, как из стекла, вдруг разбилось на сотни осколков и с отчётливым звоном и хрустом осыпалось на дно вмиг опустевшей души. В глазах забегали какие-то цветные козявки, в голове, как и в душе, опустело, и только одна единственная мысль билась в череп изнутри - как, как они могут такое говорить, ведь это же неправда, этого не может быть, этого не могло случиться со мной! Но через несколько секунд на место пустоты налетел целый рой мыслей, из которых разум хватался только за одну - самую глупую и наивную - а может быть, это всё всего лишь сон, ведь это так часто бывает во сне: кошмары, безвыходные ситуации, такая же бескрайняя горечь, но потом всё равно, наступает пробуждение, и ты ещё некоторое время живёшь в своём сне, беспокоишься, и только через некоторое время начинаешь понимать, что это был сон, всего лишь сон, которому нельзя доверять, сразу так тепло становится, беспечно. Вот и он сейчас, даже глаза закрыл, чтобы проснуться, и проснуться как можно раньше, ведь ещё несколько секунд и он сойдёт с ума. Но его не было, этого долгожданного пробуждения. Он осторожно открыл глаза, увидел окно - в окне солнце садилось, изливая жёлто-оранжевый свет, деревья на ветру покачивались, и в сумерках заката казались не зелёными, а черными, только кое-где листья блестели оранжевым светом. И действительно, спокойно ему вдруг стало, беспечно. Какой к чёрту рак, вы только посмотрите на этот закат. Есть только закат, и нет никакого рака, и не было никогда, и не будет, приснится же такое. Действительно, чушь всё это. Он стоял, в окно смотрел, и в который раз уже ему удалось себя успокоить, что, мол, ерунда всё и глупости. Успокоить то успокоил, но назад обернуться было страшно, да, да именно страшно, он отмахивался от этого страха, но сзади была чёрная пустота, и, чтобы не встретиться с ней глаза в глаза, он продолжал смотреть в окно... Но нельзя стоять так вечно, спиной к ответу, и обернувшись, он увидел этот ответ в глазах этой чёрной пустоты, которая чем-то напоминала людей в белых халатах. На этот раз он не испытал уже никакого шока, они ему что-то говорили, об(ясняли, а он их не слушал, потому что внутри него поселилось некое чувство нереальности, как во сне, это чувство бывает редко, когда спишь, тебе снится сон, и ты понимаешь, что это сон, что всё происходящее - нереально, но, несмотря на всю свою нереальность, ощущаемо и осязаемо. Вот и он их слушал, а сам думал, а что, если вон того докторишку ущипнуть за нос, то-то он удивится. Он не ущипнул, а зря, потому, что потом они ушли и он остался один, соседа по палате выписали, а новенького не привезли. Один. Было поздно, пора было спать ложиться, но спать, как и вчера, ему не хотелось. Он плюхнулся на кровать, на эту самую, и тщетно попытался заснуть. И тут резко осознал весь смысл происшедшего - как в ледяную воду прыгнул. Он понял, что вот лежит он сейчас в постели, тепло ему, уютно, но так будет не всегда. То есть, это и так было ясно, что это не навсегда, но сейчас это стало медицинским фактом, вещью, которую и руками, казалось, потрогать можно. И, что чем дальше, тем хуже всё будет. Сейчас вдруг до него дошло, что вот ещё 150-200 таких ночей и всё, хоть криком кричи, ничего не поможет. Тогда ему подумалось, что умрёт он не через пять-шесть месяцев, а что он уже умер сегодня, с сегодняшнего дня он мёртв для себя и для окружающих, а дальше будут затянувшиеся похороны. Ведь теперь у него нет будущего, это странная мысль, подумал он, ведь теперь я не смогу сказать, такие фразы, как: "Поживём, увидим", или "А вот в следущем году...", потому, что хоть формально он и жив, но всем, как день, ясно, что это - явление временное и проходящее. Но, ведь, какой-то выход должен быть! Должен быть какой-то выход! Что-то ещё можно сделать для того чтобы ЖИТЬ. Чему нас учит семья и школа? Что не бывает безвыходных ситуаций, всегда существует лазейка, какая-то логическая дверка, что-нибудь... Он лихорадочно думал, что же это может быть, в каком направлении примерно, хотя бы, нужно искать. Потом ему вдруг вспомнилось, что каждый год от рака умирают десятки, сотни тысяч людей, и все они, точно также, как и он, ищут этот выход, и не находят, все ищут, и никто не находит, Все умирают. Эта мысль сразила его просто наповал. Он лежал, уткнувшись в подушку лицом и плакал. Плакал и плакал, И как ни странно от этого становилось легче. Он плакал и твердил, что этого не могло случиться с ним, ведь он не такой, как все, он единственный, ему нельзя умирать. Он никогда не верил в Бога, а сейчас, понял, что это - его единственный выход. Подумать только, чего ему стоит сделать так, чтобы весь этот кошмар оказался простой медицинской ошибкой, ведь это же так просто, чего ему стоит сделать такой пустяк? И тут ему опять вспомнилось, сколько людей умирают от рака, и что каждый из них считает, что он особенный, что этого не может с ним случиться, и точно так же просит Бога, в которого неожиданно поверил, обделать всё так, как будто была медицинская ошибка. Так он и плакал целый час наверно, подушка аж вся мокрая стала.
Амнезия, амнезия,
Всё позабыл,
И мне не страшно,
Мне теперь не страшно...
Е. Летов
И вдруг ему стало легче. Он перестал плакать и задумался. Ведь теперь вообще, неясно, что делать. А что можно делать? Странная начнётся жизнь. Пойти на работу. как ни вчём не бывало? Но это будет глупо, тратить последние дни на такую серость, это уже всё знакомо, там на работе, не будет ничего нового, а сейчас он понял, что единственное в чём он нуждается - это в чём-то новом, в чём-то, что стоит изведать в этой жизни. Или сейчас, или уже никогда. Можно попробовать исполнить свои мечты и желания, на исполнение которых раньше не хватало времени и желания, он всё время говорил себе, что мол, куда спешить, успеется, вся жизнь впереди, а вот теперь этого сказать нельзя, теперь надо уже что-то делать. Тут ему подумалось, что он - это уже не он, что тот человек, который пришёл в эту палату два дня назад, умер, и вместо него родился новый, родился, чтобы вскорости умереть. Странно, подумал он, может быть, это закономерно, что вот живём мы так, живём, и в один прекрасный день мы понимаем нечто такое, с чем человек не может жить, нечто такое, что с(едает человека, кидает его под колёса автомобиля, обрушивает ему на голову с десятого этажа горшок с цветами или самого его с этого десятого этажа выбрасывет. А человек, может быть, радуется, поняв это "нечто", не понимая, что это - нарушение правил игры, за что из игры и удаляется. Это то же самое, что во сне понять, что ты спишь, поняв это, обычно просыпаешься... Просыпаешься, потому, что начинаешь делать запрещённые вещи, осознавая свою безнаказанность. С ним, правда, всё случилось иначе: сначала он понял, что ему не жить, а потом снизошло понимание этого нечто. И ему подумалось, так может быть, он сможет разрушить эту жестокую и, неизвестно кем начатую игру, сказав, об(яснив всем то, что он понял сейчас... Что живём мы все в страхе, в постоянном страхе, что если что-то сделаем не так, то вместо того, чтобы карабкаться вверх, слетим вниз на несколько ступенек. Это как божья коровка, посади её не руку, и как руку не поворачивай, всё равно она будет стараться лезть вверх. И постоянный страх смерти. А он уже смерти не боялся, потому что уже умер, и вверх не карабкался, потому, что понял - верх и низ понятия относительные, кто знает, а не окажется ли низом тот верх, куда ты так чцелеустремлённо карабкался? Ему хотелось кричать во всю глотку, так, чтобы услышали все. ВСЕ. Ему хотелось сказать: " Люди, опомнитесь, посмотрите, как вы живёте, к чему вы стремитесь? Вы живёте в постоянном страхе. Попробуйте, хотя бы один день, прожить так, как вам хочется, а не так, как положено, ничего не боясь. От этого развалится всё, вся эта бессмысленная и нелепая игра. Это будет бунт, бунт против того, кто начал всю эту игру. И этого одного дня хватит, для того чтобы началось новое время. Те, кем мы были вчера, умрут, и родятся заново, но всё отличие будет в том, что теперь нас никто не посмеет удалить из игры..."
Он думал о том, что теперь ему будет страшно войти в собственный дом, потому, что когда он из него выходил, он ещё был живым, и вся эта квартира предназначена для живого человека, который отлично знал, где верх и низ, и в какую сторону надо карабкаться. И когда он здесь жил, он тоже был живым, и там на кровати матрас лежит особый, патентованный, на нём никогда искривления позвоночника не будет... А зачем теперь ему этот матрас нужен, если ему теперь всё равно, будет или нет это искривление? В холодильнике лежит еда, масло какое-нибудь диетическое, оно очень полезно, такое маслице, а еда, это вообще, штука такая, в еде умеренность важна, правильность рациона, так сказать, ещё Кант в своё время говаривал, что умеренность в еде позволяет до глубокой старости сохранить ясный ум и твёрдую память. Он знал, что говорил, недаром сам до девяноста лет дожил и глазом не моргнул. Но вот на фиг теперь мне вся эта умеренность и воздержанность, если старости не видать мне, как своих ушей? Как, как теперь можно будет жить в этом доме, который весь воплощает собой надёжность и долговременность, даже самая мелкая пылинка? Ты не на месте там. Как можно будет теперь вернуться к своей машине, которую ты отдавал на ремонт в гараж, а когда получил её, отлаженную и обновлённую, то механик сказал, что, мол, теперь ещё год катайся и ни о чём не думай. Не будет он на ней год кататься, не будет. Ты своими руками можешь сделать вещи, которые проживут дольше тебя. Ты можешь, если ты гений, конечно, написать картину, которой и лет через триста цены не будет, и, как ни глупо это звучит, о тебе через эти триста лет будут вспоминать, как о человеке, написавшем эту картину. Не больше, и никого не будешь интересовать ты, всех будет интересовать твоя картина, а ты будешь, как назойливое бесплатное к ней приложение. А ты уже лет двести как сгнил на каком нибудь кладбище, потому что, будь ты и гением и делая вечные вещи, ты не можешь мало-мальски продлить вещь, самую тебе дорогую - жизнь. Эту единственную вещь, которая будет - единственная! - сопровождать тебя всю жизнь. И ты не сможешь ничего с этим сделать. Эта вещь которая тебе дороже всего на свете, даже она не принадлежит тебе до конца, её может забрать какой-нибудь глупый несчастный случай, и ты не сможешь уже ничего поделать, даже возмутиться этим не сможешь, как в случае, если бы у тебя украли кошелёк. Вот и выходит, что всё настолько глупо, что самая дорогая нам вещь принадлежит и подчиняется нам в наименьшей степени, а вещи, которые можно от всей души назвать пустяками - ручка шариковая какая-нибудь, принадлежат нам настолько, насколько это можно представить - хочу, сожгу на газовой горелке, хочу, запечатаю в оловянную коробку, и будет этот пустяк жить вечно. Её даже никто и не украдёт. Никчёмность охраняет её получше, чем какой-нибудь сейф охраняет алмазное колье. Чем дороже вещь, тем меньше она тебе принадлежит? Как глупо, как глупа эта игра, из которой меня собираются исключить... И эта ненаписанная картина, которая проживёт дольше тебя, и намного тебя будет счастливее.
И даже твои друзья, твои действительно хорошие и верные друзья, которые любят тебя искренне, даже их ты теперь не хочешь видеть, потому, что каждый раз поднимая на них глаза, ты будешь тонну печали и сочувствия. Им и говорить-то теперь с тобой особо не о чем. Попробуйте сами найти тему для разговора с трупом, чтобы случайно не обидеть его какой-нибудь бестактностью. Вот и получается беседа напряжённой и вымученной. Разговариваешь, а сам чувствуешь, что лучше бы было, если бы все в таких случаях промолчали - было бы намного легче... А вообще, как это странно подумал он, теперь вот я знаю, что полгода - это максимум, и всё, и теперь планирую свои оставшиеся дни так, чтобы успеть как можно больше, а представить, например, был бы я здоров, и через те же шесть месяцев мне на голову упал бы кирпич, результат заметим, один и тот же - труп. И он тут подумал, а было бы ли это лучше, если бы он жил бы себе спокойненько, без рака, а ему на голову упал бы кирпич или горшок, с цветами под названием традисканция, на худой конец? С одной стороны, это было бы намного спокойнее, а с другой стороны, сейчас ему выпал редкий шанс попробовать подготовиться к собственной смерти, может быть, главному событию всй его жизни. Хотя, с другой стороны, как можно подготовиться к смерти? К финишу все приходят неподготовленными. И тут он вспомнил, что это всё не абстрактные события, это всё случилось с ним, это ему осталось жить полгода, это ему надо готовиться к собственной смерти. Так он себе думал, лёжа на этой самой кровати, иногда плакал в подушку, и кровать покрывалась маленькими, незаметными трещинами...
Я сидел за столом перед холодным завтраком и остывшим чаем и думал, что наверно сошёл с ума, раз эти окоченевшие макароны вызывают у меня такие ассоциации. Да что тут ассоциации, от одного только сна, который мне сегодня приснился сегодня под утро, можно было сойти с ума.
Я видел сон. Я не помню всех подробностей в точности. Мне кажется, что я зашёл в какой-то зал - он всё время незаметно менялся, стоило мне только отвернуться на секунду. Вначале он был похож на аудиторию с доской внизу, потом он незаметно для меня превратился в зал театра, и так менялся всё время. Я ходил по нему, и тут он очень плавно превратился в поле. По полю бежала собака, неся в зубах какую-то монетку. А за собакой бежала толпа людей, иногда они догоняли собаку и отнимали у неё эту самую монетку. На того, которому удавалось завладеть монеткой, накидывались все остальные, образовывалась этакая "куча мала" в которую я когда-то в детстве играл. Ещё это чем-то напоминало мне регби. Они кусали, били того, которому доставалась монетка, и при этом совсем забывали о собаке. И, изловчившись она вновь каким-то образом овладевала монеткой, и вновь убегала прочь. Я стоял где-то в стороне от всего этого, на бескрайнем поле, и наблюдал. Но потом вся эта толпа переместилась в мою сторону, они бежали по направлению ко мне, впереди них бежала собака. В её глазах я не видел ни усталости, ни злости или злобы на бегущих за ней людей, не было в этих глазах и страха. В какой-то миг собака подбежала ко мне и опустила мне под ноги эту самую ммонетку. И время как бы остановилось, потому что те кто гнался за собакой, то ли остановились, то ли исчезли, факт тот, что они не подбежали ко мне и не стали вырывать у меня монету, по-моему, они остановились где-то на расстоянии и наблюдали за мной. Я поднял её и стал рассматривать. Кажется это был просто кругловатый кусок зеленовато-золотистого стекла с оббитыми краями. Я удивился и подумал: и всё, что я видел, вся эта возня, всё это - из-за кусочка стекла? Мои мысли, видимо, отразились на моём лице. Вдруг я увидел среди толпы одну знакомую девчонку. Её лицо перекосилось от злобы и жадности. Она что-то кричала мне, но я почти что ничего не мог расслышать, то, что я расслышал, было следующего содержания:"Дурак, это же бесценно! Ты ничего ен понимаешь!", она пыталась мне об(яснить что надо делать с этой монетой, чтобы она что-то начала делать, что - я не понял, но я понял, что для чего-то она проедназначена и я не знаю для чего. Я не прислушивался к её крику. Одновременно с разочарованием, которое я испытал, разглядев как следует эту монетку, меня наполгнило чувство лёгкости на душе и покоя, как будто я достиг того, о чём уже давно мечтал, что было моей целью в жизни. Я подбрасывал монетку на ладони и думал о том, что в принципе, может быть, эта монетка и предназначена для чего нибудь другого, может быть, я и ничего непонимающий дикарь, открывающий консервы об люк подводной лодки и твёрдо верящий что это - ХОРОШАЯ ОТКРЫВАЛКА ДЛЯ КОНСЕРВОВ. Может быть, я, таки да, ничего не понимаю, но мне она уже дала всё, что могла мне дать, что хранить её у себя дальше бессмысленно, всё равно что обёртку от мороженного. Все эти мысли пролетали у меня в голове, а девчонка всё кричала мне: "Это можно использовать! Зачем тебе работать?! Если не можешь это использовать как надо, отдай это мне, и ты будешь у меня на содержании, не нужно будет ни учиться, ни работать!, отдай мне!" Я не слушал, что она кричит, пространство как бы искривилось, и вот я вижу самого себя со стороны, размахивающегося и кидающего эту монетку куда-то в воздух... Она взлетела, сверкая на солнце, и упала где-то вдали, И вот, снова время пошло своим размеренным шагом, опять рванулись люди туда, где валялась монетка. Я стоял жмурясь на солнце и был счастлив, просто счастлив. И тут я услышал голос этой девчонки, негромкий, но доносящийся отвсюду, даже изнутри меня. "Ты ничего не понял, ты так ничего и не понял, ведь это-то и было счастье, а ты подержал его и выкинул, ты даже не понимаешь, что то, что выпало тебе, случается раз в миллион лет, и с этой монетой ты мог бы сделать такое..." Эти её слова были как капли чёрной смолы на белую простыню моей безмятежности, покоя и счастья, может быть. "Ты понимаешь, что ты упустил шанс, шанс который бывает только один раз в жизни!" К концу этой фразы мне стало казаться, что это голос вовсе не этой девчонки, да и не девчонки вообще, да и не человека вообще... По-моему, я ничего не сказал в ответ, но подумал, даже не подумал, а почувствовал, что это не так, что я не такой, как все, что мне выпадет ещё одна возможность подержать в руках эту монету. И в этот момент во мне стали проходить, улетать, улетучиваться весь мой покой и безмятежность, я стал шарить глазами по полю выискивая, где собака с монеткой. Я увидел, что снова, как и в тот раз, толпа несётся в мою сторону, а собака с монетой в зубах убегает от них, и смотрит на меня в глазах её надежда и мольба, может быть. Она подбегает ко мне на некоторое расстояние, люди, бежавшие за ней, останавливаются в нерешительности, опасаясь !меня?) бежать дальше. Собака в это время проходит около меня. Во мне торжествует мысль, что вот, вот он, второй шанс, мне сейчас вновь будет дана эта монета, и я вновь обрету это спокойствие и душевное удовлетворение. Я оборачиваюсь в сторону собаки и вижу в её глазах разочарование и злость - такое впечатление, что она прочитала мои мысли. У меня внутри творится смятение - я никогда больше не получу монету, я никогда больше не обрету этого счастья. И тут мной овладевает злобная решительность - я в два прыжка настигаю собаку, валю её на землю, и пытаюсь вырвать монету из её пасти. Собака, вздыбив шерсть, отчаянно сопротивляется, но я сильнее, и, хотя собака рвёт своими когтями мне кожу и мясо на теле, мне всё-таки удаётся вырвать монету из её пасти. Я с вожделением принимаюсь её рассматривать, не обращая никакого внимания на кровь, текущую ручьями, и вдруг замечаю, что монетка как -то неуловимо изменилась - она больше не блестит, не прозрачна и не придаёт абсолютно никакого необычного чувства, как в первый раз, ничего! Ничего! И тут всё меркнет в моих глазах, мне снится, что я просыпаюсь от этого сна. Я стою с друзьями где-то в очень знакомом месте, мы о чём-то разговариваем. Как только я закрываю глаза, воображение рисует мне, какой опасности я себя подверг - передо мной лежат какие-то кости, куски кишок и мяса, я понимаю, что это - я меня разорвала собака, всё вокруг в осколках моих костей и сгустках крови. Я открываю глаза, и нутром, каким-то шестым чувством осознаю, что так оно и есть, что так оно и случилось, но только в каком-то другом смысле, другом измерении. В каком? Вдруг я вижу эту девчонку, идущую к нам, она машет рукой, что-то кричит, улыбается. У меня меркнет в глазах, я впериваюсь в неё холодным, полным ненависти взглядом& она как бы вся тускнеет под этим взглядом, опускает голову, идёт куда-то в сторону, но я продолжаю всё так же на неё смотреть...
И тут я, как бы опять увидел себя со стороны, я отделился от себя, я уже не смотрел на эту девчонку, я думал, а что же произошло? И потихоньку, мне стало казаться, что я понял. Я понял, что тот раз, первый раз, когда я держал в руках эту монетку, это-то и было счастье. И я понял то, что поступил правильно, выкинув её подальше, и что собака знала тогда, что я заслуживаю того чтобы подержать эту монету, потому, что она, эта собака, понимала, что я поступлю правильно со своим счастьем, я поступлю, как подобает человеку поступать со своим счастьем. И я понял, что такое счастье, я понял, что счастье - это всего лишь один миг, оно не продолжается дольше, это - как птица, которая села тебе на протянутую ладонь, чтобы поклевать с неё семечек. Ты просто стоишь и смотришь, и больше ничего, и эта птица улетит, если ты попытаешься её удержать. Первый раз, я таки стоял и смотрел, и чувствовал сеебя счастливым, а вот во второй раз попытался её удержать, потому что я понял - то что было получено мной в первый раз, было действительно малой толикой от того, что я мог бы получить, если захотел бы. Я стал жаден и зол, как ты девчонка, я стал частью той толпы, что гонялась за собакой. И собака, которая бежала ко мне, как к единственному спасению, как к единственной родственной душе, поняла это, почувствовала то что я стал такими же, как и все. Мало того, я предал собаку, воспользовавшись её слабостью и её ошибкой - может быть единственной ошибкой - то, что она доверилась человеку. И я понял, почему во второй раз монета не принесла мне ни лёгкости ни покоя - таким образом добытая она и не могла его принести. Я всё думал и думал о разных вещах, и всё, о чём бы я не думал, всё на что бы ответ не искал, я его находил, точнее этот ответ во мне посто возникал, как будто всё время во мне и был. Я думал о многом, и многое понял, я понял для чего жить и как жить, я понял, что это состояние всепонимания даровано мне этой самой монетой, я понял, что мне было прощено моё падение и предательство. Это продолжалось вечность, потом я стал думать о таких вещах, которые сейчас-то и назвать не могу, настолько они были глубоки... И вдруг, опять всё исчезло и возникла картина этакой деревни позапрошлого века: старенький дом с соломенной крышей, забор, вдалеке лес и поле, возле хиленькой речушки. Дорога около дома, солнце светит, лето. По дороге брёл какой-то странник и солдаты. И тут я услышал чей-то голос, как будто два человека переговаривались, и один другому что-то об(яснял. Вот что он сказал.
"Да, он выиграл те игры и завладел монетой. Король обещал, что человек, который отберёт монету у гигантского волка, получит несметные богатства. Как это тогда водилось, обещание выполнено не было... Несчастный много раз пытался добиться аудиенции с королём, чтобы убедить последнего дать ему приз. Он этого не добился. Он ходил на приём к губернатору, да и вообще, ко всем мало-мальски заметным чиновникам. С годами он сошёл с ума на почве этой самой монеты. Он ходил, бормотал что-то, и говорил иногда с уверенностью, что эта монета принесёт ему счастье, но эта уверенность звучала больше, как мольба и горький упрёк. И тогда он замолкал. Он жил рядом с казармой испанских солдат, которые не прогоняли его от себя и делились с ним пищей. А он, в редкие минуты просветления, рассказывал им про сказочные страны, про то, что существует много вещей, которые им нужно понять, что только тогда они обретут истинное счастье... А они слушали его, смеялись иногда неуверенно и тонко, как будто только для того, чтобы нарушить звенящую тишину, повисающую над ними..."
Тогда я проснулся. Мне стало страшно. Странный сон. Страшный.
Солнце уже село. Я сижу за столом при свете настольной лампы. Из открытого окна иногда дует холодный ветер, и тогда по коже бегут мурашки, такие мурашки бывают в воскресенье по утрам, когда ты только просыпаешься, встаёшь, чтобы сходить в туалет и, забывшись, опускаешь тёплые босые ноги на холодный пол. Вот и сейчас, по мне бегают мурашки, оттого, что мне страшно обернуться назад и посмотреть в темноту. Я поднял глаза и увидел, что моё отражение в окне сидит, развалившись и внимательно наблюдает за мной. Я вздрогнул, отражение засмеялось. Я тоже заставил себя улыбнуться. А на самом деле страшно, вот тут улыбаюсь, а самому страшно. Темнота вообще пугает. В темноте в голову разные странные мысли лезут. Помню, читал, что кто-то заметил, что если бы после смерти человека оставалось привидение, то весь мир был бы сейчас забит сплошными призраками и привидениями... Вот так сидишь, а эти призраки стоят вокруг и смотрят, и думают о том, как глупо закончилась их жизнь, как бы жизнь не заканчивалась, это всегда глупо& в момент обращаются в пыль все твои мечты, все твои идеалы, вообще, всё чем ты жил. Призраки вопросительно смотрят на тебя, а как закончится твоя? Звучит может быть глупо, но если задуматься, оказывается, что легче представить себя одного без окружающего мира, чем окружающий мир без себя. А ведь, на самом-то деле, всё должно быть наоборот. А в чём причина? Живём себе потихоньку, коли живётся, вечером спать лёг, утром проснулся, суетиться, как обычно, начал, и изо дня в день, куда там умирать. Да кто-то умирает, да. По радио говорят, что в авиакатастрофе погибло 100 человек - мы головой качаем, ох, мол, ужас-то какой, дожёвываем котлету, и продолжаем смотреть футбол или хоккей по телевизору. Потому что пускай 100 человек, пускай, мы этого не видели, мы с этим ни чем не связаны, нас там не было, а значит и ничего не было. Не было. А если и было, то где-то там, далеко, не здесь. Не с нами. И порассуждав таким образом, мы убеждаем себя, что с нами этого случиться не может, иначе как мы об этом услышим по радио? Где-то глубоко в душе я верю в собственное бессмертие. Думая об этом я вспоминаю о Толстом, Лев Николаевич который. Великим человеком был, что тут ни говори. Кучу умных вещей всяких написал - "Война и мир", "Анна Коренина", опять же& эпоху, можно сказать, новую открыл, духовную, имеется ввиду. И жил он так, что врядли ему было стыдно за глупо и бездумно прожитые годы. Прожил жизнь, как полагается, короче. За всё хорошее, разумное и вечное всегда полагается некое вознаграждение, или типа этого. Пушкин, например, памятник нерукотворный себе воздвиг. Тропа не заростёт народная. К памятнику этому, нерукотворному. Некрасов, тоже, постарался, молодец. С памятником туго, но тоже ничего, долго потомки его помнить будут. Обессмертили себя они, так оно получается. Вот и Толстой, не будь дурак, думает, что, мол, ему тоже причитается получить свою порцию бессмертия. Только он мужик хитрый был, не стать Пушкину с Некрасовым, ему бессмертие подавай не в виде памятников там всяких нерукотворных, парень не промах, ты не смотри что из графьёв. Вот и думает себе он, ну неужели я умру как все простые смертные, после всего сделанного, прожитого и пережитого. Одну только "Войну и Мир" семь раз переписывал. Семь раз, обратите внимание. Тут и свихнуться недолго, а он нет, переписал таки, дюже настырный был, переписал. Ну как после таког умирать? Вот и поверил он в своё бессмертие, из дома убежал, как глупо и мальчишески это не звучит. Причина проста судя по-всему - на всём его доме, на всём там стояла печать прожитого, а он желал начала новой жизни, нового рождения. Он убежал от всех. Он заболел воспалением лёгких и умер на одной из ямщицких станций в Калужской губернии... Трагично, особенно в свете его надежд на обретение новой жизни. Хотя, кто знает, может быть он её и обрёл. Вот и мне почему-то трудно представить что я умру. В принципе, так и должно быть. Жить надо, не думая о своей смерти, не то жизнь потеряет весь смысл и вкус. Все мы несём в себе уверенность - что я - это надолго. Ботинки, шляпа, зонтик - это всё явления временные, а вот я - это надолго. А попади ты под машину, и твои ботинки тебя переживут, и не то, что глупо - абсурдно это звучит. И слава богу, что абсурдно, потеряй веру в своё бессмертие, и жить не за чем будет. Содаты, сквозь войну прошедшие, именно это и стараются забыть - то, что жизнью своей они теперь обязаны не матери, не закономерности какой-нибудь, которая тебе не даёт умереть, а случайности. Подумать только, каково это - жить и знать, что это - случайность. Упала мина - справа убитый, слева убитый, а ты - жив. Страшно, особенно, если фантазия развита. И стараются они это забыть, водку глушат, наркотики. А кому не помогает - дурдом станет второй родиной. А эти двое, что погибли, им каково? Каково умирать за просто так, за чужую идею? Каково почувствовать за секунду перед смертью, что ты - всего-навсего пушечное мясо, теперь -использованное пушечное мясо. Ведь, они пока жили, свято верили, что это их идеи, что за свои идеи и интересы они сражаются, и, тем более, горько им было лишь перед смертью осознать, что это вовсе не так - что умер ты за чужую идею, тобой пожертвовали, как пешкой в сложной шахматной комбинации, чтобы дать проход королеве. Хорошо тем, кто до последнего верит в то, что идея была и его тоже. Как ни парадоксально звучит, но факт, люди всё время УМИРАЮТ за идею. Идея, как и вера, требует живых последователей, нет последователей - нет и идеи. Но тем не менее, за идеи всегда должен кто-то погибнуть. Даже ценность идеи измеряется, принято её измерять, человеческими жизнями. Ах, как же, как же, коммунизм, мы с этим словом на устах на фронте умирали... Так значит, порочна эта идея, порочна, раз из-за неё льётся кровь. Это же звучит до ужаса глупо - человек сражается за своё светлое будущее, которое ему не светит. Обман. Ложь. Стоит жить. Так вот подумаешь и выходит, что самая страшная вещь, самая страшная болезнь - это идея. Хуже чумы. Если от чумы подохло миллионов 30-40, то за идеи погибло намного больше. Одни только войны чего стоят, не считая костров инквизиции, террора и революций. Кровью скольких милиионов залиты рукописи Маркса - добрейшего человека, любителя кошек и собак? А ведь он, тоже, хотел, как лучше... И смотрят на нас из темноты погибшие за идею, а все мы от этих взглядов покрываемся мелкими, почти невидимыми трещинкакми. Сколько горечи в этих взглядах. Все они уже давно нашли эту точку в жизни, когда произошол перелом, когда произошёл выбор, неверный выбор. Ведь не сразу же они вступили на путь, который в конечном счёте привёл их прямёхонько в могилку. Когда-то и они были толстыми и румяными детьми, которые играли в машинки и мечтали стать шофёрами, когда вырастут. И один стал шофёром, а другой свернул в тёмный переулок. И в то время, как один копил деньги, делал карьеру, другой боролся с кем-то или чем-то, делал революции, или, по крайней мере, в революциях этих участвовал. Но и это произошло не сразу. Вначале он, тоже, копил денежки, покупал квартиру, прибарахлял комнаты комодами красного дерева и кожанными салонами, ругался с женой, пил по вечерам пивко из запотевшей банки и посматривал телевизор. Но в один прекрасный день всё это ему надоело окончательно. В один прекрасный день он решился. Он сидел дома, читал газету, попивал кофе из чашечки, бутерброд с сыром откусывал. Ему было тошно. Даже не столько тошно, сколько муторно. Он оглядывался назад и не видел ничего стоящего в своей жизни. И, что самое страшное, будущее виделось ему немногим лучше, по крайней мере, сейчас. Ему осточертела такая жизнь. Этот покой, эта тишина. Эта жизнь, потихоньку переходящая в смерть. Ему было страшно, его засасывало это болото, монотонное и надёжное. Надёжное потому, что если не рыпаться, то к средним годам у тебя будет тот средний набор, который делает среднего человека счастливым обывателем - дом. жена, дети, хлопоты, мелкие заботы, интрижки и склоки на работе. Он отложил газету, допил кофе и задумался. А что есть взамен? Ничего. Совершенно конкретное ничего. Вопрос только, взамен чего? Можно ли назвать жизнью то, что сейчас с ним происходит? Разве это жизнь, когда ты занимашься тем, что тебе неинтересно, когда ты общаешься с теми, кто тебе не интересен, когда ты стремишься к тому, что совсем не притягивает. Когда всё не так, как хотелось бы. А он, каждый вечер ложась спать, мечтал о том, что есть ДРУГАЯ ЖИЗНЬ, есть что-то ещё, кроме этой ежедневной серости. Есть герои, есть люди, который нуждаются в этих героях, есть преступники, короче, есть люди, которые живут полной, насыщенной сильными чувствами жизнью. Есть романтика. Откуда он это взял, окуда эта уверенность, что она существует, романтика? Из фильмов, из приключенческих книг, из дешёвых детективов? Может быть. Так он думал по вечерам, лёжа в постели, мечтал, ставил себя на место воображаемых героев... Но здравый смысл говорил ему, что да, есть герои, которые прошли огонь и воду, победили и перехитрили всех своих врагов и недоброжелателей, и живут они в солнечном хэппи-энде. Но нужно отдавать себе отчёт в том, что на одного такого лихого ковбоя приходятся тысяча получивших пулю в лоб или севших в тюрьму на одном из этапов своего продвижения к этому самому хэппи-энду, к которому они так и не дошли. И об этой тысяче никто ничего не знает, их никто не помнит, они лежат безгласыми костями в своих могилках, всеми забытые. Вот он и думал, стоит ли игра свеч? Это, конечно, прекрасно, поставить на карту всё и выиграть, но шанс? Это, конечно, прекрасно, ходить по краю и не упасть, но шанс? Ведь, в конце концов, всё будет решать удача, случайность, и никого не интересует, какой ты хороший, умный или умелый, всё решает удача. Для достижения больших целей нужно быть готовым заплатить большую цену, так говорил ему здравый смысл. Он слушал его. Он слушал его всю жизнь, и посмотрите, к чему пришёл. И лёжа в постели, уже в полусне он часто задавал себе вопрос: а вот если завтра я уже не проснусь утром, по какой-либо причине, сильно ли меня это огорчит? В последнее время ответ был отрицательным... Он сидел и думал, что жизнь прожита зря, и что если он что-то в своей жизни не изменит, то в будущем ничего стоящего не произойдёт. А в какую сторону менять? Что делать? Он был уже готов на всё, нехватало только идеи. И потом она появилась...
Я испугался этой темноты за спиной, я испугался этой темноты за окном, я убежал от неё на несколько месяцев, я навсегда оставил её позади, так, что она издалека виделась только маленькой чёрной точечкой, так мне казалось ...
Была ночь, я лежал на берегу моря, было прохладно, но песок сохранил каким-то образом часть своего дневного тепла, и грел мне спину. Где-то сзади, за дюной, горел костёр, оттуда доносились какие-то разговоры, там играла гитара. Рядом сидел человек и тоже играл на гитаре грустные, тихие, но кричащие своей безысходностью песни. Я смотрел на звёзды. Города были где-то далеко, и их огни не затмевали света мелких звёзд. Не было луны. Млечный путь, полуопрокинутый ковш Большой медведицы, Сириус, а если присматриваться, то с каждой секундой замечаешь ещё и ещё звёзд, они, как будто появляются из тьмы, и вот уже всё небо кажется не чёрным, а серым от такого количества белых точек. Тут и там падали звёзды. Я пытался загадывать желания, но не успевал... Я сказал ему: "Посмотри, какие звёзды! Просто как в сказке... Я так давно не видел таких звёзд. В городе не бывает такого неба." Он сидел, запрокинув голову, наигрывая что-то на гитаре. Я добавил: "Смотри, видишь, вон там Млечный путь..." Человек ответил: "Не вижу". Я начал тыкать пальцем, указывая, где Млечный Путь. "У меня закрыты глаза" - добавил он, - "Я боюсь смотреть на ночное небо". Я ещё долго смотрел на небо, загадывал желания, пытался узнать знакомые созвездия... Потом я смотрел на море, вставал, подходил к берегу, ходил по мелководью, странно, но почему-то море не светилось, как это обычно бывает, когда опускаешь в него руку или ногу& оно было мутное и пенистое. Светились только барашки волн. Я вернулся обратно, на песок, человек уже ушёл обратно, к костру, а я ещё долго сидел и смотрел на волны. Они образовывали затейливые узоры, шипели, менялись и пропадали, разбиваясь о берег. Что-то притягивало к ним взгляд, что-то было в них такое, что наводило на разные бессвязные мысли, я, как сейчас ,вижу их перед собой - пологие волны, приходящие с запада, заостряющиеся по мере своего приближения к берегу, покрывающиеся флюорисцирующими барашками и шумно обрушивающиеся на скалы. Небо, усыпанное звёздами, одиночество, волны, песок - всё это порождало какие-то странные мысли. С моря дул лёгкий бриз, явно неспособный породить эти волны, и тогда я вспомнил, что такие волны называются мёртвой зыбью - волны, приходящие издалека, отголоски какой-то большой бури, прошедшей бури. А потом я вспомнил, как когда-то читал, что многие звёзды, которые мы видим ночью, уже давно остыли или перестали существовать, и то что мы видим - это всего лишь свет который они испустили десятки миллионов лет назад, они так далеки от нас, что их свет только спустя миллионы лет достигает Земли. А песок, на котором я лежал, может быть, он когда-то был базальтовой скалой, но эта мертвая зыбь за многие тысячелетия обратила её в песок. А может быть, он так всегда песком и был? Я подумал: "Как это странно, что всё, что я вижу, настолько нереально и неоднозначно... Лучше-ка я уйду отсюда, не то это одиночество наедине с прошлым изотрёт меня в песок, как мертвая зыбь скалу, только намного быстрее, я не скала..."