О ФОБИЯХ
СТРАНЫ ОБЫЧАИ
"Perhaps ", "It might be ", - вот как англосаксы
оберегают суверенность северной
ручной души. Другие, нос навакс,
решают откреститьс от корней
и где-то между многозубцем Рака
на севере и рогом Козерога
на юге, - стол, и стойбище и брака
узлы
найти. И скатертью дорога!
Не о себе толкую, господа,
а о другой страны любви обычае.
Мен, как рубашки, города,
кто не осел? Не поплотнел по-бычьи?
Чьи женщины с весёлым цветом лиц,
громадой губ, их с ижицей истомой,
переступа игреком на икс,
идут навстречу улицей искомой?
Который час?
Который час она
проводит там и так, как ей присуще,
до пены непристойна. Нерасчёсана,
как два бизона в Беловежской пуще.
На юге у любого есть подруги.
А как про это в приполрном Принстоне,
где женщины твердеют от подпруги,
а парни атлетичней и изысканней?
ЯЙЦО ПТИЧЬЕ
Глажу выпуклости йца
(купол его биллиардно лыс,
непознаваема не-лица
мелкость) и думаю: "В чём смысл "
В том ли, что где-то
один-на-один
как-то
образовалась жизнь??
Бобби сказал: ?Давай поедим.?
Бобби в любовь не вникает, шиз.
А убеждён, что душе - петь,
тёплой и высиженной в гнезде:
"Только б витьс! Только б успеть!
Господи, помести! Где "!?
О ФОБИЯХ
Я уважаю в людх фобии.
Я прозреваю в них значение,
хот морк в крылатой робе
сощуриваетс:: "Зачем они "?
В людской громаде фобианцы
присутствуют, как в песне стих,
как чёрные протуберанцы
на ровной солнечной поверхности.
Без фобий - глупости на глобусе,
и души прозбают дни
без тел,
в птиразмерной пробе сил
переплетась листовидно.
Морк же сам с собой на вахте
под потолочным небом Туле.
Не осознали страха те,
кто не глдел в зрачки акульи.
Душа его, как у дракона
дых, как исподнее у донны,
отделена от тела сомного
и тлеет под кроватью,
дома.
В ТОЛПЕ
маленька поэма
Он шёл развинченно, как из плена,
в толпе, струщейс со стадиона.
Не узнать его - не найти полена
в трухе, не опознать медальона
матери: рост, несущий голову
на возвышение Голгофы -
это прежде всего, это более здорово,
чем из Ронсара начальные строфы.
(Рост, спускась с погон к прикладу
и поднимась от шпор к затылку,
позволет разглдывать через ограду
стреноженную, например, кобылку,
её полугрудье - лучём прогретое,
изжёлта-белое неполноглазие,
ассоциируемое с каретой,
растратой и побегом в Азию.)
Рот округлён, как Демосфенов,
и слог не просто блина крупнее,
но, раздуваемый до сферы,
откусываетс от корней
и привзи и парит сценично
внутри камор - снаружи зданий,
как ангел-хранитель над больничной
постелью, как Белка на задании.
Толпа усиливалась, как из Ла-Манша
вторжение. В десантном бреде
часть обливалась слезой реванша,
друга - рвкала о победе,
готова гола на танки,
на Вознесение, на триппер.
Молите небо, чтобы Останки
не защищал семит-голкипер.
Он шёл, но крупно, как в кадр, как в качку.
Он был внутри и был отдельно
от каждого. Толпы горчку
он ощущал, как ток, нательно:
вживлемые электроды
от поэта к премьеру или монарху
могли бы мирные народы
возбудить до эпического Карху,
благодар обратной свзи
в козу превращающего Грозный.
Восстать пророку ни в коем разе! -
об этом молтс, но поздно,
мужи на Балчуге в пивбаре,
вор на Бегах в тотализаторе,
олимпик в олимпийской паре,
искусствовед на литераторе.
Ему ещё идти из плена
к метро и, свинчивась в давке,
разить то локоть, то колено,
то, извинсь, мужские плавки;
у Ярославского вокзала
нестись наверх на электричку.
Ему фортуна навзала
отдельно в адресе табличку,
отдельно место во вселеной,
конкретно, на вагонной лавке.
1999
|