СМЕРТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
Ни смолистых дров,
Ни целебных трав,
Ни кривых зеркал,
Ни прямых углов,
Ни колючих роз,
Ни гремучих гроз,
Ни дремучих снов,
Ни помойных ям,
Никаких обид,
Никаких преград,
Никаких невзгод,
Никаких соплей,
Никаких грехов,
Никаких богов,
Никакой судьбы,
Никакой надежды...
Лишь одна дорожка да на всей земле,
Лишь одна тебе тропинка на твой белый свет,
Весь твой белый свет,
Твой белый свет,
Весь твой белый свет...
#Е.Летов#
1.
Высотное здание "Мигдаль А-Ир" вырастало из белых камней мостовой и безжизненно устремлялось в призрачно-голубое небо четырьмя сероватыми полосами, разделёнными тремя широкими рядами коричневых окон. Слева от "Мигдаль А-Ир" располагался скверик с фонтанчиком, общественным туалетом и медной скульптурой лошади в натуральную величину, с членом вместо морды. Справа, облицованный таким же белым камнем, косо стоял магазин "Машбир", казавшийся ослепшим куском скалы, - приземистый паралеллепипед вовсе без окон& только нижний его этаж опоясывала стеклянная витрина, занавешенная бумагой по случаю смены декораций - голых озябших манекенов должны были вот-вот нарядить в зимние одежды. Шагах в двадцати перед дверями "Машбира" стояла одинокая арка, слишком напоминающая опору для ворот, чтобы смотреться уместно без створок и ограды с двух сторон. Под остановившимися пару недель назад на без двадцати восемь, кто его знает какого времени суток, часами на чёрных досках располагались золотые буквы "ЕФДШЕРФЛГЬШ". В начале века арка действительно поддерживала ворота, за которыми стояло здание христианской школы для девочек. Здание это вместе с воротами снесли, а ворота потом, видимо для красоты, восстановили. Перед воротами на выложенном неизменным иерусалимским белым камнем возвышении стояли маленькие каменные кубики, этакие незначительные машбирчики.
"Под ЕФДШЕРФЛГЬШ" было любимым местом встреч иерусалимской молодёжи: арка располагалась в самом центре города недалеко от пешеходной улицы Бен-Йегуда и района пабов. На одном из кубиков сидел смуглый парень в шортах и пёстрой рубашке, безостановачно вертевший головой. Прошло минут десять, он вскочил и побежал через площадь к появившейся со стороны сквера девушке, обнял её за талию, оторвал на долю секунды от земли, поцеловал и увлёк в сторону Бен-Йегуды. Вот пришли, громко обсуждая свои подвиги в виртуальной реальности, двое скаутов в серых рубашках и зелёных галстуках, с рюкзаками& постепенно обросли галдящей кучей сподвижников и соратников и отбыли в сторону выезда из города, на экскурсию. Вот два степенных русских мужика в тренировочных штанах с лампасами, бритых затылках и кожаных куртках с нарочито широкими плечами в ожидании подруг говорят по сотовым телефонам с кем-нибудь третьим и четвёртой, а может и вовсе между собой, хотя и стоят в трёх шагах друг от друга. Но вот и они дождались двух юных гопниц в кожаных юбках до колен и ядовито-жёлто-зелёных майках. В Израиле только русские гопницы носят юбки до колен, израильтянки носят или длинные платья или уже совсем мини. Фосфорные же майки носят гопницы независимо от страны исхода.
Сева Елисеев наблюдал за происходившим перед Машбиром уже второй час, и его лицо под ёжиком русых волос мрачнело всё более и более. Он понимал, что, всё: пора уходить. Правда вслед за этим пониманием немедленно возникал вопрос: "Куда?" Тело, на которое не действуют внешние силы, либо покоится, либо совершает прямолинейное равномерное движение. На Севу Елисеева внешние силы не действовали, поэтому и идти было некуда. Даже прохожие и встречающиеся парочки не замечали его, а если и замечали, то предпочитали глядеть насквозь, чтобы не заразиться тоскливостью его физиономии. Он даже толком не понимал, почему сидит именно здесь: случайно встретить кого-нибудь из знакомых было очень и очень маловероятно, а чудо... "Нет," - подумал Сева, - "Под ЕФДШЕРФЛГЬШ" - не то место, где происходят чудеса..." - в этот момент Севу отвлёк от грустных мыслей неожиданный шум: из стеклянной двери Машбира выбежал человек, на повороте перед дверью его занесло так, что он едва не выбил телом толстое стекло, но оно выдержало удар, бегущий вылетел сквозь распахнутые двери, на секунду завертелся волчком и опрометью бросился по направлению к арке. Тотчас же из дверей выскочили вслед за ним два дюжих охранника в форме с криками: "Держите его! Помогите! Он вор!" Врядли им на самом деле нужна была помощь, ибо человек-вор был тщедушен и хотя он старался бежать изо всех сил, но выходило это у него не очень быстро и уверенно. Исход погони практически не вызывал сомнений. "Вот, вот ему тоже необходимо чудо... А чудес не бывает..." - только и успел подумать Сева, как вдруг один из сидевших возле арки длинноволосых парней в майке с жуткой лубочной картинкой и надписью "ЫУЗГДЕГКФ" подставил первому из бегущих охранников ногу. Охранник тяжело и смачно рухнул под ноги своему соратнику, и тому волей-неволей пришлось притормозить. Убегавший использовал несколькосекундную заминку на все сто процентов: пробежав ещё несколько метров, он ввинтился в дверь от(езжавшего 32-го автобуса и отбыл в неизвестном направлении района Гило.
Сева встал и понуро двинулся на площадь Давидки: садиться на свой восемнадцатый.
Автобус подошёл довольно быстро и, слава богу, полупустой. Сев на заднее сидение, Сева скрючился, прислонившись головой к холодному стеклу и, закрыв глаза, попытался заснуть. Сон не приходил, более того, вместо него приходили мысли...
"...Так, если я не могу заснуть сейчас, в автобусе, когда так сладко покачивает, то нечего надеяться, что я смогу сразу заснуть, приехав домой... Чем же можно будет убить время?!"
Сева поправил волосяной хвостик, падавший с затылка на спину, и взглянул в окно: рынок. Рядом с ним на сиденье плюхнулась нарочито коротконогая смуглая баба лет сорока, державшая в одной руке десяток пакетов, через полупрозрачные стенки которых похотливо выглядывали набрякшие соками еды. За другую её руку держались пятеро ребятёнков от двух до десяти с чумазыми лицами, у одной девочки половину лица прожрал лишай. Как только баба села, дети, чавкая кукурузными хлопьями, полезли на колени к мамаше, наступая на пакеты и пихая Севу.
"...Вот ей, этой тётьке будет чем убить время, а мне - нет. Я бы с удовольствием поменялся с ней местами, пусть даже у меня будет лишайное дитё, - наверное, я буду его любить и, что ещё важнее, оно будет любить меня... Нет-нет," - прервал он себя - "нет, дети - это отвратительно, даже не сами дети, а именно свои дети, видимо, именно потому, что им от природы положено любить совершенно определённых людей - мать, отца, а... А вот с другой стороны, это же прекрасно - что у тебя есть кто-нибудь, с кем можно перекинуться словом, пусть даже не лично, а так: вот снять телефонную трубку, набрать номер и поговорить, чтоб никто с другого конца провода не поинтересовался через три минуты разговора на вечную тему "ни о чём", зачем, собственно, ты звонишь." Сева достал из кармана записную книжку, отпихнул почти переползшего на него отпрыска соседней пассажирки и стал просматривать страницу за страницей.
"Алла - это было, да это было, но это прошло... Звонить бывшим подругам? Нет, не стоит входить в одну реку дважды, а просто поговорить... о чём, мы уже сказали друг другу всё, что надо и даже много больше, так что...
Аня - хоть сдохни, не вспомнить, что это за Аня...
Аня !Тель-Авив) - о нет... здесь говорить не о чем.
Анна !Хайфа) - да, пожалуй, это - вариант почесать язык, но, боже, какая же она дура, потом самому будет тошно, что взялся за телефон.
Аня - к вопросу о бывших подругах...
Абрам - не дай Б-г!
Боря - вот кто удивится звонку без причины...
Борька - послушать, что ли, как он пыхал вчера, и кто из его дружков наркоманов кого обрыгал?.. Нет, только не сегодня... И не завтра!
Бориска - на царство... Бориску... Ельцина? На царство... Да, кстати, а чей это на самом деле телефон?
Бэлла - этой звонить - только расстраиваться, давняя и, видимо... да чего там "видимо", безнадёжная любовь. Почему безнадёжная? Потому что слишком давняя. А что если позвонить и просто, сразу: "Знаешь, я давно тебя люблю!.." Спросит, сколько я сегодня выпил. А правда, сколько мне надо выпить, чтобы вот так позвонить? То-то и оно...
Бухенвальд - да, этому, пожалуй, можно, только что вышел из психушки, полон впечатлений, но мне, мне-то они на что сдались, его впечатления.
Валера - сиф, срач и дрищ, а не человек.
Витя - чисто деловое знакомство. То есть полное незнакомство...
Верка - к вопросу о бывших, хотя... Если купить бутылку и позвонить ей, то она из бывшей немедленно и с радостью станет нынешней, но почему-то я уже почти год ей не звоню, так что же, теперь звонить с тоски? Гордыня... "Я могла бы побежать за поворот..."
Вовчик - слушать полчаса порнографические сказочки с самим Вовчиком в качестве такого главного, что почти единственного лица? Ой-вэйзмир!..
Гога - этот уже приехал...
Дима- этот в армии. Только на пятницу-субботу и выходит.
Димка !Нацерет) - "Давно это было, давно это было, и... что-там флаги разгневанно выли, народная память его сохранила, героя-мальчонку Негодина Колю..."
Давид - не дай Б-г.
Женя !он) - старый алкаш. В лучшем случае попросит одолжить ему сто шекелей, хотя прекрасно знает, что я знаю, что он их никогда не вернёт.
Женя !она) - слишком красива, чтобы было чём разговаривать. Женщины не бывают и красивыми, и умными одновременно.
Женя !Беэр-Шева) - он, она, Беэр-Шева... Выходит, Беэр-Шева - это третий пол... Тем более всё равно телефон двухгодичной давности.
Ира - что толку звонить женщине, за которой ухаживал, а она вышла замуж за полного мудака на вторую неделю знакомства...
Инна, Костик - этим со мной разговаривать больше не о чем.
Игорь - опять чисто деловое знакомство...
Игорёк !Лод) - с людьми, живущими в Лоде общение затруднено до крайности. Не знаю, даже, почему.
Костик, Инна - почему именно они записаны у меня два раза!?
Люда - да, это была история! Почти как на Патриарших. Вообще не понимаю, зачем я переписал её телефон из прошлой книжки в эту... Помнить, чтобы никто не забыт...
Лёня - не тронь г..., вонять не будет. Типичный пример.
Лёня !Бат-Ям) - А вот это уже интересней. Сюда можно и позвонить, послушать весёлый и беззаботный гон. Правда, он будет и настолько же занудным и невнятным...
Лёша - говорить с заиками по телефону? Уволь! Увольняю!
Марина !Холон) - опять к вопросу о...
Марк - о, с ним я встречусь будем надеяться нескоро, дозвониться до него теперь очнь и очень непросто... Лёгкая смерть, можно только позавидовать: грузовиком в спину, и адью, до скорого...
Марик - второй месяц телефон отключен за неуплату, интересно, свет, вода и газ ещё имеются?
Марина - это в Эйлате... Позвонить, сказать: "Сейчас приеду, принимай!.." А силы-то откуда взять до тремпиады и потом... Зачем силы? Просто поговорить... А о чём? А с другими о чём... Чёрт, какого чёрта я вообще листаю эту сраную книжку? Нет, ладно, дальше...
Мошик - ни одного Миши в записной книжке. Только Мошик, и того не помню. Я не помню никого, кто записан у меня в книжке под уменьшительно-ласкательным именем. Видимо, записываю нетрезвый. Надо писать пояснения.
Оля, Дима !Димона) - "Димона-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокой ты меня..." - почти запредельно...
Роман - ой-вэйзмир...
Рома - ну, этот или спит, или в городе тусуется, человек практически лишён телефонной жизни...
Ромик - не о чем с ним говорить, особенно по телефону, тут и без телефона-то тоска зелёная, а не общение выходит, а уж посредством...
Ромыч - зануда...
Романыч - только переехал, телефон поменялся, а нового я не знаю...
Римма - к вопросу о бывших...
Саша - о, вот это, пожалуй... Ради такого дела не жалко и телефон снять с пояса... Так-так-так-так-так-так-так... Алё... Добрый вечер, Сашу можно... А когда будет... Трое суток, говорите, сволочь, не появляется и не звонит... Хорошо, увижу, скажу, чтобы, сволочь, позвонил...
Таня !Акко) - нет-нет, телефон обратно на пояс, в Акко звонить ещё хуже, чем в Лод - там люди вообще разговаривать разучились...
Толя - ну а здесь о чём разговаривать?..
Таня - когда женщина насильно даёт тебе свой телефон, хорошего не жди.
Яна - к воросу о...
Всё, последняя страница... Вот так-то вот! Прожить тридцать лет, чтоб потом не с кем было поговорить по телефону!"
Сева понуро вышел из автобуса и побрёл по сердцу райна бедноты "Кирьят-Йовель", улице имени еврейского террориста Штерна, в свою заплёванную однокомнатную квартирку с душем и сортиром в закутке, отгороженном фанерой, а так же столом, тремя стульями, холодильником, шкафом, газовой плиткой, стиральной машиной и рваным, принесённым с помойки, двуспальным матрасом "Аминах", занимавшими всё остальное пространство комнаты, пропахшей пивом и дымом дешёвых сигарет "Тщидуыы".
В холодильнике лежали одинокая банка консервов из тунца, два яйца, полбанки майонеза, луковица и лимон, короче говоря, почти всё необходимое для приготовления постылого ежедневного салата, называющегося "От имени национал-большевистского рок-движения "Русский Прорыв" я приветствую вас в Городе-Герое Иерусалиме!" или сокращённо "наци-панк-салат".
"Не буду сегодня есть. Лучше ничего не буду!" - вслух сказал Сева и ощутил, что ему стало физически плохо: накатила муторная слабость, тело стало восковым. Он лёг на кровать в позу эмбриона и закрыл глаза. "Хоть бы кто позвонил, хоть бы кому я был нужен в этот вечер. Или мне кто-нибудь был бы нужен. Не кто-нибудь-вообще, а чтоб представить лицо... Все лица растворяются... Я не могу представить себе ни одного лица... А как выгляжу я? Господи, я забыл, как я выгляжу!.." Сева вскочил и бросился к зеркалу. Отражения не было... "Я сошёл с ума или... Или умер? Или я умер... Или как принцесса Атех я вижу то что было или то что будет, а будет то, что и меня не будет. И что толку с того, что меня не будет: для всех я уже умер, а себя не вижу в зеркале..."
"Это - сигнал! Пора!" - почти крикнул в пустоту Сева и сорвал со шкафа промыленную скользкую верёвочную петлю, найденную им однажды в под(езде. Помертвевшими руками он привязал петлю к люстре, влез на стул, засунул в неё голову и зажмурился. В этот момент заверещал прицепленный к поясу сотовый телефон.
"Неужели чудо? Неужели?" - вспыхнула в голове красная лампочка.
-- Алё-о... - раздался в трубке бас.
-- Алё-алё... - ответил дрожащим голосом Сева.
-- Здорово, узнаёшь?
-- Не-а.
-- Да Женя это, Женька, ты чё, совсем?...
-- Совсем... - согласился Сева.
-- Что делаешь?
-- Долго рассказывать...
-- Что-нибудь важное...
-- Ммм... Да...
-- А у меня к тебе вот какое деловое предложение: приезжай сейчас в город, я, понимаешь, на Машбире. Одолжишь мне шекелей... - "Сто, он скажет - сто!" - похолодел Сева, - сто... Выпьем, понимаешь, водочки и вообще.
Сева отключил телефон и, выдохнув, всем телом упал со стула вперёд.
2.
Люстра не продержалась и трёх секунд: на миг наступила темнота, а потом Сева коснулся ногами пола, ярко вспыхнули белым суеверным светом закоротившиеся оборванные провода и страшный удар по затылку вышвырнул Севу из сознания.
Привёл его в себя назойливый звук: телефон тихо, но настырно пищал. Сева попытался нащупать его на теле, но не ощутил даже складок одежды, только камни... "Камни... Откуда здесь камни? Где здесь? Почему так болит голова?.. Ах, да... Я вешался... Неужели, я и вправду..." Думать было больше не о чем, а боль в голове то и дело вклинивалась и разбивала стройный ход мыслей. Телефон снова запищал. Сева упёрся руками в пол и встал на колени. С шуршанием и звоном что-то свалилось с него. Так: телефон в руке.
-- Я слушаю...
-- Алё, привет, это Бэлла...
"И нужно было залезать в петлю, чтобы всё началось по новой..." - подумал Сева, но ответил совсем другое:
-- Привет, рад тебя слышать. Как поживаешь?
-- Ой, слушай, я тут с подругой в Иерусалиме, мы приехали погулять в Старый Город и так промокли...
-- Как промокли, почему приехали, ты же живёшь в Иерусалиме...
-- Да, Севушка, отстал ты от жизни, я уже три недели живу в Тель-Авиве и уже полчаса льёт как из ведра. Только мёртвый может не услышать...
-- Да-да, мёртвый. Я был мёртвый...
-- Это как, спал что ли?
-- Нет, мёртвый...
-- Хватит стебаться, это мы сейчас мёртвые будем. Мы замёрзли и промокли. Очень. Правда, Светк? Так вот, можно у тебя вписаться и согреться.
-- Можно... Только купите по дороге свечей, у меня света нет.
-- Жди.
-- Жду... - тупо промолвил Сева в уже потухшую трубку, а потом, встав и окончательно стряхнув с себя штукатурку и битое стекло, пошёл в душ. В сортирно-душевом закутке свет не зажигался. Пришлось выходить на лестничную площадку и поднимать пробки на щитке. Свет в закутке зажёгся и в зеркале появилась осунувшаяся физиономия Севы с багровой полосой на шее.
После душа Сева наощупь собрал штукатурку и куски битого стекла от абажура и вынес на улицу, в помойку. Только теперь он понял, как девушки должны были промокнуть в Старом Городе: шёл один из тех нередких осенью и зимой в Иерусалиме Булгаковских Дождиков, при которых первым же порывом ветра выворачивает наизнанку зонт, а его обладатель становится мокрым насквозь: ветер вбивает капли в одежду, и они проходят насквозь, липко разбиваясь о кожу, покрывая её мурашками. Судя по количеству мусора, в потолке должна была образоваться изрядная дыра. Теперь оставалось только ждать.
Минут через пятнадцать в дверь позвонили. С замиранием сердца Сева поднялся с кровати и открыл дверь. За порогом стояли две девушки: одна невысокая стройная брюнетка - Бэлла, и другая, видимо, Светка - блондинка повыше с - это было заметно даже в полутьме - прекрасной, Севе даже пришло в голову слово "умопомрачительной" фигурой, обтянутой насквозь промокшим платьем.
-- Так, это - подогрей... - Бэлла на правах хорошей знакомой липко чмокнула Севу в щёку и сунула ему в руку бутылку дешёвого бренди, - это - свечи, а мы - в горячий душ. Иначе всё, кариес и полное облысение на ангинной почве...
-- Ну-ну. Хорошо-хорошо... - только успевал поддакивать Сева, - Правда я, вот, боюсь, что горячей воды на две помывки не хватит...
-- Ничего, мы вместе! - хихикнула Бэлла и, подмигнув Севе, ошалевшему от такого кипения жизни, утащила подругу в ванную. Сева опять остался один.
"Да... дела," - подумал он, - "вот уже две девки в душе, а я всё равно один... Всё равно, сколько бы вокруг ни тусовалось народу, я - один. И чтобы не лезть больше в петлю необходимо выяснить - почему оно так происходит. Да, в общем, ясно почему: общение на уровне пьяного или даже трезвого трёпа - при нём не возникает никакой общности - ни духовной, ни телесной. При сексе - да, возникает телесная, но духовная - только при любви... А что это такое? Лет десять назад я думал, что знаю - это когда ночи не спишь, ждёшь встречи, глаза закрываешь - лицо видишь. И это случалось. Случалось нередко, после проходило. Потом я поумнел и стал считать это проявлением юношеской гиперсексуальноси, теперь - второй виток? - я начинаю думать, что это и была любовь, а сейчас я любить просто разучился, женщины стали для меня предметом одноразовым - и такая пустота в душе, не осталось ни одной висящей ниточки, чтобы к кому-нибудь привязаться..."
Из закутка вывалились раскрасневшиеся девушки, и Севе волей-неволей пришлось оторваться от грустных мыслей, вытащить из горячей воды бутылку бренди и налить три маленьких стаканчика - граммов по пятьдесят. Он уже поднёс посудинку с густой бурой жидкостью к раскрытому рту, как вдруг ощутил лёгкий толчок, сопровождавшийся слабым звоном и поднял глаза. Света касалась своим стаканчиком севиного.
-- За встречу, мрачный молодой человек! - произнесла она и выпила.
-- Он не мрачный, он просто задумчивый, даже когда бухает с женщинами... - заступилась за него Бэлла и чокнувшись с обоими тоже выпила.
-- Сейчас-сейчас, я выпью и разойдусь. Мало не покажется, много покажется... У меня просто день был мрачный... тяжёлый... - промямлил Сева и потёр рукой рубец на шее.
Горячий напиток обжёг горло, растёкся вниз приятным зудом, а потом волной потёк к голове и через секунду распался, растаял, словно отбегающая волна, унося с собой депрессивную муть. Севе показалось, будто невидимый волшебник протёр закопчёное стекло, через которое он, Сева, смотрел на мир, и грязная, еле освещённая свечами комната превратилась в пещеру Али-Бабы... "Хватит!" - сказал себе Сева, - "Сидишь с двумя красивыми женщинами, одна из которых - женщина твоей мечты и ещё делаешь кислую физиономию. Или выгоняй их и вешайся по новой, или кончай играть в болезнь, которая уже прошла, и берись за жизнь!" Сева подумал, пожёвывая губы, и выбрал второе.
-- Между первой и второй перерывчик... совсем маленький!.. - улыбнулся он и разлил по новой.
-- О, вот теперь узнаю прежнего Всеволода, - улыбнулась Бэлла и протянула стакан. Света подвинула свой стул поближе к севиному и тоже протянула стакан.
Вторая порция бренди расцветила мир насквозь и поперёк.
-- Так, а что мы сидим в тишине... - подумал вслух Сева и нажал на кнопку "Здфн" своего жалкого однокассетно-одноколоночного магнитофончика. "Сщьу щтб ифинб дшпре ьн ашку!.." - запел, как нельзя более кстати, Джим Моррисон, - Ну что, согрелись?
-- Ну что, по третьей? - спросила вместо ответа Бэлла, - Выпьем и я схожу, проведаю Вадима.
Настроение у Севы упало ниже нуля. Вадим был бывшим парнем Бэллы, но насколько бывшим, он понять не мог. Сейчас Вадим жил через три дома от Севы, и встречаясь на автобусной остановке они не здоровались. За глаза Сева называл Вадима мудаком, хотя и понимал прекрасно, что Вадим никакой не мудак, и что называет он его так, потому что Вадим трахал Бэллу, а Сева любил её... "А может, я это и называю "мудак"?!" - с вызовом говорил себе Сева, но на душе от этого менее погано не становилось.
-- Дождь же на улице... - начал Сева, понимая, что говорит совсем не то, настолько не то, что к горлу подкатывал комок пустоты.
-- Не, дождь уже кончился... Да я ненадолго, мне у него кое-какие книги надо взять почитать, я скоро вернусь.
-- Ладно, тогда по третьей, - улыбнулся Сева и сам ужаснулся: "Какого хрена я улыбаюсь... Почему?! Боже, почему я улыбаюсь... Я должен подойти к ней обнять и сказать: "Не ходи никуда! Останься со мной!"
Вместо этого Сева встал и открыл дверь.
-- Я соро вернусь, не скучай, Светк... - с порога крикнула Бэлла, подмигнула подруге и исчезла в недрах лестницы.
Когда Сева вернулся в комнату, Света танцевала, заложив руки за запрокинутую голову. "Сщьу щт! Сщьу щт!.." - надрывался Мориссон. "Господи, если бы она приехала не с Бэллой, а с кем-нибудь другим, то я бы знал, что сейчас делать..." - пронеслось в лопающейся севиной голове. Потом голова опустела окончательно, он выпил стаканчик уже почти остывшего бренди, а другой поднёс Свете. Она выпила, не прерывая танца и не опуская головы. Сева положил ей руки на бёдра, а она свои - ему на плечи. Танец отрешил их от всего, кроме танца.
Постепенно, сами по себе, более того, вопреки его воле, севины руки опустились ниже, а светины руки распрямились, так что теперь на его плечах лежали её локти. Сева понял: сейчас произойдёт то, чего он не то что бы не хочет, а не может позволить себе, потому что потом будет ещё хуже. Он немного отстранился, чтобы взглянуть Свете в глаза, увидеть в них хотя бы тень сомнения, но вместо этого увидел, что её глаза закрыты, а губы в миллиметре от его губ. Танец оборвался.
Бэлла вернулась через полтора часа. К этому моменту они уже успели одеться и превнести себя в порядок, но их улыбки, а более всего уверенно и нетрепетно покоящаяся на светином бедре рука Севы однозначно говорили о том, что произошло в комнате за последние пару часов.
-- Ого, да я погляжу, у вас всё ништяк! - улыбнулась Бэлла.
-- А у вас как с Вадимом? - спросил Сева, и больше всего ему хотелось, чтобы Бэлла ответила: "И у нас тоже всё ништяк!"
-- Вот, третий том Кастанеды и "Сто лет одиночества" взяла...
-- А... - выдавил Сева, но, приглядевшись, не смог найти в своей душе и облачка прежнего мрака, - Выпьем ещё по маленькой? - вопросительно предложил он, и, заранее зная ответ, принялся разливать.
Настроение поднималось, уровень жидкости в бутылке стремительно падал, а потом стали клониться головы, и в полночь матрас "Аминах" принял на себя тяжесть трёх изнурённых дневной суетой тел.
Среди ночи Сева пару раз просыпался, не вынимая онемевшей руки из под светиной головы, целовал её в лоб - тогда она начинала улыбалась во сне - и снова позволял засосать себя водовороту цветных душистых снов про оборвашиеся петли и Океан Радости, расстилавшийся под ними...
Но, увы, ночь не бесконечна, сквозь полупрозрачные занавески в комнату стал пробиваться пахнущий вчерашним дождём свет нового дня, и все трое лежавших на двуспальном "Аминахе" почти одновременно заморгали.
Сева лежал на спине и, открыв глаза, первым делом увидел, что четверть потолка лишена штукатурки, а посередине, словно кратер вулкана, зияло коническое отверстие в палец глубиной, из него торчали да проводка: зелёный и красный. "Неужели я вчера действительно, взаправду, вешался?.." - изумился Сева, - "Нет, быть такого не может..."
-- Ого, милый, что это у тебя с потолком? - спросила Света, поцелова его в щёку.
-- Вот, понимаешь, абажур сорвался, чуть не убился... - ответил Сева, и сам немедленно поверил, что это правда. В углу, за шкафом, терпеливо и укоризненно покачивалась петля: "Ещё посмотрим..."
После завтрака, состоявшего из наци-панк-салата и сладкого чая с лимоном, Бэлла поднялась и сказала:
-- Ну, ладно, мне пора, мне в два надо быть на работе, а ещё в Тель-Авив ехать... Светк, ты со мной?
-- Тебе что, тоже к двум на работу? - спросил её Сева. Вчерашнее наваждение кончилось, и теперь он говорил в точности то, что хотел сказать, более того, выходило это без всяких напрягов.
-- Да мне, собственно, торопиться некуда... - покраснела Света.
-- Бросаешь? - притворно обиделась Бэлла.
-- Наоборот, не бросает, а остаётся! - опять вклинился в разговор Сева.
-- Ладно, чего уж там, наслаждайтесь жизнью... - вздохнула Бэлла и начала собирать сумочку.
3.
Света прожила у Севы два дня, а потом, решив, что ей необходимо показаться на глаза родителям, начала собираться в Тель-Авив. Сева решил, что ему тоже не помешало бы размяться и потому спросил:
-- Ты как поедешь в Тель-Авив - тремпом или на автобусе?
-- Я тремпом одна боюсь ездить... - ответила Света, и Сева принял этот ответ за приглашение.
-- Давай вместе двинем, я поброжу маленько по Тель-Авиву, давно там не был...
-- А обратно ты как поедешь?..
-- Ну... тремпом...
-- И далеко ты один тремпом уедешь?
-- Нормально-нормально! - уверенно ответил Сева, хотя и не был вполне уверен в том, что доедет нормально. Однако, искушение побыть не-одному лишние пару часов было слишком велико.
Иерусалим - город двух тремпиад: с восточной, располагающейся на холме Гиват-Царфатит, на шоссе Иерусалим - Маале-Адумим, можно доехать собственно в Маале-Адумим, более мелкие поселения на территориях, а также на перекрёсток Альмог, с которого за вечной знойной дымкой виднеются Мёртвое море и Кумранские пещеры. От перекрёстка же Альмога расходятся две дороги: первая - на юг, сквозь бесконечную по израильским меркам пустыню, в Эйлат, а вторая - на север, в Бейт-Шеан, а потом к Кинерету.
С западной же тремпиады дорога ведёт в Тель-Авив со всеми вытекающими отсюда последствиями. Противоположны на них как запад и восток и контингенты тремполовов. На восточной тремпиаде тусуются в основном здоровенные жлобы в вязаных кипах с автоматами, которых довольно оперативно подбирают их сопоселенцы - тоже с автоматами и тоже при кипах, и тоже, конечно, жлобы. На восточной же тремпиаде контингент делится на три категории: первая: не столь здоровенные жлобы в чёрных лапсердаках и шляпах, которых подвозят... догадайтесь с трёх раз сами - кто, вторая: солдаты, которых подбирают все кому не лень и третья: ни досы - ни воины... Тех из третьей категории, кому повезло с хорошо приметными с трассы женскими вторичными половыми признаками, берут сексуально озабоченные отцы обширных еврейских семейств, которым уже обрыдли их бочкообразные жёны. Остальные ждут часами.
Именно к третьей категории и относились Света и Сева.
Первая машина - "Шевроле" - остановилась минуты через три. Несколько солдат и Сева со Светой бросились к ней.
-- Только солдат! - выхаркнула чёрная морда, обрамлённая со всех сторон !лоб, плечи, шея, брови, переходящие в шевелюру) волосами. Солдат, которым надо было ехать в Тель-Авив, оказалось только двое.
-- А нас возьмёте? - спросила Света.
-- Тебя, куколка, возьму, а этот, - указав на Севу жирным пальцем, - нам ни к чему! - снова выхаркнула морда.
Света захлопнула дверь.
Сева плюнул на лобовое стекло.
Машина, включив дворники, уехала.
Вторая машина остановилась ещё через две минуты. Это был кургузый жучок с волосатым парнем внутри. "Лод!" - победоносно выкрикнул он.
-- Поехали, хоть отсюда смоемся! - сказала Света, и они поехали.
Фрик оказался не просто разговорчивым - скорее болтливым. С другой стороны он имел пару неоспоримых достоинств. Первое открылось почти сразу: водитель не требовал от пассажиров участия в беседе, он просто размышлял вслух, в основном о последней поездке в Синай и сотне-другой своих последних подруг жизни. Второе достоинство выяснилось, когда разговор плавно перешёл с Синая на анашу - участок дороги от Латруна до Лодского Перекрёстка водитель и пассажиры сосредоточенно обкуривались. На следующую тремпиаду наши герои вышли уже в сумбурном расположении духа.
Тремп номер два остановился почти сразу, Сева сел рядом с водителем, потому что Света была уже слабо презентабельна. Водитель - средних лет мужик с залысинами - первые минут пять сосредоточенно вёл машину, а затем спросил:
-- Вы откуда?.. Русские?
-- Русские... - нарочито скучая ответил Сева.
-- Слушай... Меня давно интересовал один вопрлос... Я знаю, что все русские мужики -мафия, а все девушки, ну... я не говорю про твою, но... все остальные... в общем - проститутки. Так вот, от вашей русской партии в Кнессете - шесть мужиков и одна женщина. Я всё думаю, почему?
-- Не знаю... - зевнул Сева.
-- Так я тебе скажу почему! Ей не хватило места в проститутках - куда её было девать? В мафию!
С заднего сиденья глупо захихикала Света:
-- Ну не вся же мафия в Кнессете! Кнессет у вас маловат!
-- Вот! Вот это и вопрос! Почему у нас такой маленький Кнессет... А такая страна! Ай, какая страна! Где вам больше нравится, в Израиле или в России?
-- На Луне! - ответил Сева и разговор прервался.
Преред самым выходом, на перекрёстке возле центрального железнодорожного вокзала, водитель заговорил снова:
-- Я хотел попросить телефончик...
-- У меня нет телефона! - автоматически ответила Света.
-- Нет-нет, у тебя молодой человек... - Сева только застонал в ответ.
Он проводил Свету до дома и договорился, что она заедет к нему через пару дней. Возле под(езда Света вдруг схватила его за руку и спросила:
-- Ты меня будешь ждать?
-- Об чём разговор, в любой момент можешь приезжать, чем скорее, тем лучше!
-- Нет, я не про это, ты будешь именно меня ждать, или тебе не очень важно с кем трахаться? - тихо спросила Света, заглядывая Севе в глаза.
-- Нет, только тебя, - ответил Сева убеждённо.
Света поцеловала его в щёку и впорхнула в под(езд, её силуэт на минуту мелькнул, искажённый коричневым стеклом двери и исчез... Нет, скорее медленно растворился.
Оставшись один, Сева снова загрустил. Действие марихуаны проходило, оставляя после себя серую реальность бытия... Серую?.. Солнце светило вовсю.
"Ладно, пройдусь до площади Дизенгоф..." - там хоть как-то повеселее. Почему "там" повеселее, Сева не знал, но когда он был "там" в последний раз, место ему понравилось. Сева редко бывал в Тель-Авиве и поэтому слабо представлял, где находится площадь Дизенгоф, но периодически замечал между домами свечу высотного здания Дизенгоф-центра и выравнивал курс на неё.
"Да... два дня пролетели, как сказка," - размышлял Сева, проходя улицы, площади и скверы, но почти не замечая их, - "а дальше - что? У меня была мечта, не такая уж и несбыточная мечта - Бэлла... Была, хоть и одностороняя, но всё же любовь, а теперь? Врядли с Бэллой мне теперь что-нибудь светит, ведь я из них двоих выбрал не её... Или наоборот: не она меня выбрала?.. Но с другой стороны - зачем думать об этом, ведь при своей любви, я не только не позвонил тогда в автобусе, более того, даже когда она приехала ко мне, и всё на секунду показалось возможным, самые смелые мечты могли, стоило мне... А я даже не попытался... Взял то, что само падало в руки... Хотел ли я этого? А если нет, то почему же мне было так хорошо последние два дня... Или я просто заморочался и всё усложняю? Тьфу ты!" Сева действительно сплюнул и, случайно попав в урну, перетёк через это удивительное событие в подножную реальность. Он уже почти подходил к Дизенгоф-центру.
Фонтан на площади Дизенгоф является для Тель-Авива почти тем же, чем для Иерусалима "ЕФДШЕРФЛГЬШ". Единственная разница, пожалуй, заключается в том, что здесь процент молодёжи значительно ниже, а на самейках сидеят старички и старушки и кормият наглых жирных голубей. Сам фонтан раз в несколько часов извергет струю пламени и начинет бить неожиданно-разноструйно. Это действо называется "Огонь и вода". Вероятно, архитектор сего явления собирался показать, что в силах человеческих даже примирить две эти стихии, но вышло у него не очень: вода периодически заливала пламя и вместо оригинального зрелища посетители площади Дизенгоф любовались запахом газа и хрипучими попытками огня вновь найти себе безопасный клочок пространства между смертоносными водными струями.
Купив в располагавшемся на подступах к площади магазине бутылку вина, Сева дошёл до фонтана и привычным движением вдавил пробку внутрь, в горлышко, а когда палец уже не проходил дальше, перевернул бутылку и, приставив горлышко ко рту, легонько потряс. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем пробка внезапно всплыла, и поток жёлтой кисловатой жидкости излился. Когда Сева оторвал бутылку ото рта, перед ним в выжидательно-умоляющей позе стояла до умиления странная фигура: сорокалетний мужик в одних шортах, с седеющим ирокезом и надписью фломастером "Анархия" на груди. В трясущейся руке фигура держала пустой пластиковый стракан.
-- Плесни, сынок... - прохрипел мужик и сел рядом с Севой.
Сева молча плеснул. Больше всего он боялся, что сейчас мужик начнёт молоть пьяную ахинею и просить ещё вина. Но этого не случилось. Наоборот, мужик медленно и чинно выпил, потом коротко, но пронзительно посмотрел Севе в глаза, встал и задумчиво произнёс: "Испытываешь ужас при мысли, что внезапно испытываешь ужас!" Сначала интонация, с которой это было произнесено парализовала Севу, но когда до него дошёл смысл сказанного он похолодел, осознав, что это - именно про него...
-- Это... почему? - выдавил совершенно невпопад Сева.
-- Это не почему, это Ницше, с-с-с-сынок! - внезапно озлобившись, выкрикнул мужик и сутуло пошёл прочь.
Сева посидел ещё пару минут и, спустившись с фонтана по противоположной лестнице, в смятённых чувствах двинулся на тремпиаду.
Тремп он поймал на этот раз на удивление удачно: через час стояния на перекрёстке "Киббуц Галуйот" одна из машин свернула к обочине, но потом внезапно стала возвращаться обратно на трассу.
-- Бля-а-а-а-аааа-д-ииииии! - во всю оскорблённую мощь заорал Сева и машина снова прижалась к обочине, а потом медленно, задом стала под(езжать к Севе, словно крик лишил её необходимости слушаться водителя и переподчинил его воле.
В машине сидел толстый, коротко стриженый детина лет тридцати пяти в тренировочном костюме.
-- Русских всегда беру, садись! Хорошо, что крикнул! - улыбнулся детина и распахнул перед Севой дверь.
Как только Сева сел водитель немедля завёл разговор:
-- Я почему русских беру, а жидов - нет?
-- Почему? - из вежливости поддакнул Сева.
-- Да, понимаешь, с ними и не поговоришь толком, они кроме этого своего вараварского наречия ни хрена не понимают. Смотри, я знаю не один, я два языка знаю, свободно пишу, читаю...
-- Какие? - поинтересовался Сева.
-- Русский и украинский. Два цивилизованных языка двух европейских народов. А эти - что арабы, что евреи? Да с арабами ещё легче: хоть знаешь, что они враги, а эти друзьями прикидываются, а сами... Вот слушай, я когда приехал, пошёл работать поначалу в фалафельную. Ну и, значит, говорит мне хозяин, что я, типа, могу себе одну питу с чем хочу в обед сделать и с(есть. Я делаю... ну хумус, как у пацанов водится, сыру, колбаски, а этот - морда чёрная, лоснится, мне и начинает что-то кричать... Хорошо, мужик русский рядом стоял, перевёл, типа: "Я, значит, сукин сын, он значит, мою маму, и что я, вообще, типа, не еврей." Я говорю: "Переведи, что евреев я всех, значит, вертел на одном месте вместе с богом их мудацким и арецем их исраэлем сраным, что у меня вообще только бабушка еврейка, я её и в глаза не видел, а жидам всегда на Украине по хайлу стучал, а за маму он, пидор, ответит." А когда тот перевёл, я, значит, его взял за яйца, он рот открыл, я ему эту питу, выходит, в хайло затолкал и по зубам... Он потом всё грозился ментов вызвать, да хер вызвал: я ему сказал, типа, я те яйца откручу против часовой стрелки и скажу, что так и было, меня потом пять лет кормить на халяву будут, а ты без яиц на всю жизнь останешься!
За такой интеллектуальной беседой прошла вся дорога. У Севы разболелась голова, то ли от скуренного и выпитого, то ли от тупой трескотни водителя, который на прощание предостерёг Севу:
-- Ты смотри, пацан, от жидов держись подальше, это такие мрази!..
"Прописные истины! Почему я должен слушать прописные истины? И причём тут жиды? Вообще, от людей надо держаться подальше! Как там у Свена Гундлаха... "Все подонки, подумал Сергей... Гости расходились..." Гости... гости... при чём тут гости... ладно, разберёмся..." - бормотал под нос Сева, втискиваясь в восемнадцатый автобус. Люди поглядывали на него настороженно. "Домой!" - зазвенел в голове голос Янки Дягилевой, - "Домой!"
4.
А на следующее утро Севу разбудил телефонный звонок. Ещё не послушав, кто звонит, Сева понял, что жизнь прекрасна вне зависимости от всего, что произйдёт или может произойти. Это удивило его, так как за последний месяц он просыпался один лишь в двух состояниях: либо в депрессии, и тогда она продолжалась уже весь день, либо в смутной тоскливой тревоге, но она обычно к обеду перерождалась в депрессию ещё более страшную.
Звонила Бэлла.
-- Привет, узнал?
-- Как не узнать, узнал! Как дела?
-- Нормально... Да я, вот, в Иерусалиме, хотела заглянуть на огонёк.
-- Конечно-конечно... - Севу удивило, почему Бэлла так зачастила в Иерусалим, но он оборвал удивление вопросом: "А почему, собственно, всё хорошее удивляет меня, неужели, только обломы - в порядке вещей?"
Бэлла пришла на удивление скоро - минут через пятнадцать - и достала из шуршащего прозрачного пакета четыре поллитровых бутылки пива:
-- В холодильник!
-- Ого, в дождь горячее бренди, в жару - холодное пиво... Всё точно - как в аптеке! - подумал вслух Сева.
-- А что тут такого? - улыбнулась Бэлла, - Жить надо припеваючи! - и достала из другого пакета двух толстеньких сочных вобел.
-- Да... - только и выдохнул Сева. День начинался славно.
Питьё пива затянулось до вечера, переодически прерываясь его закупками. Когда часовая стрелка подошла к одиннадцати, Сева подумал, что Бэлла забыла про существование последних автобусов и, хотя ему очень не хотелось оставаться одному, спросил:
-- Ты не опоздаешь на последний автобус до дома - до хаты?
-- Ой! А правда... - на лице Бэллы нарисовалось пьяное изумление. Она встала, чтобы посмотреть на часы, но вдруг покачнувшись начала аккуратно заваливаться на пол.
-- Ты чего? - испуганно спросил Сева и сам себе вслух, - Вроде и пила только пиво.
Застонав и схватившись одной рукой за горло, а другой за живот, Бэлла с трудом поднялась и проковыляла в закуток. В течении добрых десяти минут оттуда раздавались булькающие звуки.
"Н-да..." - подумал Сева, - "Отпускать её уже никуда нельзя, и поздно, и чувствует она себя явно не фонтан. Придётся её вписать... А это будет ох, как непросто, проспать рядом с ней всю ночь, ощущать её рядом, и не иметь возможности даже обнять её, потому что... Стоп! Почему? Потому что обещал Свете? Нет, это чушь, я ей обещал совершенно искренне, но Бэллу я действительно люблю, а в отношениях со Светой есть привкус пластика. Потому что Света всё узнает? А какая мне разница, если я уже буду с Бэллой... А всё равно никак невозможно... И не в том дело, что я себя буду чувствовать подонком по отношению к Свете... Мне наплевать... Тогда, всё же, - почему? Потому что она пьяная? Хватит! Хватит придумывать отмазки, ответ очень прост: ты чувствуешь, что сейчас стоит начать приставать к Бэлле? Нет... ну так и расслабься..." Расслабиться, однако, не получалось.
Бэлла вышла из закутка со счастливой, хотя и довольно глупой, пьяной улыбкой и рухнула на матрас. Сева лёг рядом и закрыл глаза. Сон, однако, никак не приходил. Он подумал было, не стоит ли встать и пройтись взад-вперёд по улице Штерн, подышать воздухом, когда ощутил, что и Бэлла, как ни странно, не спит. Она повздыхала, поворочалась, а потом, переворачиваясь прижала руку к его паху. Сева ощутил стремительный приток крови к... нет не к члену, а к её руке. Ему почудилось, что вся его кровь, словно обезумев, стала повиноваться не гонявшему её сердцу, а бэллиной руке. Он отодвинулся. Бэлла придвинулась. Он отдвинулся снова и почувствовал, что лежит на самом краю матраса. Отступать было больше некуда. И Сева, забыв обо всём, что мучило его, обо всех своих потайных мыслях, перешёл в наступление.
Они так и не заснули до утра, и Сева понял, наконец, что значит настоящая, всепоглощающая любовь, он знал, что теперь каждая минута без Бэллы будет для него смертью, нет хуже, анти-жизнью. И всё это, путаясь в словах и краснея, нет, не от смущения - от счастья, Сева шептал ей на ухо. Она улыбалась и прятала лицо у него на груди.
Утром Сева и Бэлла решили, что перед тем, как она уедет в Тель-Авив на работу, стоит прогуляться по Иерусалиму. Небо хмурилось, а самые низкие облака поначалу даже гладили их по голове. Но потом они спустились вниз - в долину, за которой ещё ниже, на фоне зелёных холмов начинающейся южнее Самарии, виднелись стадион "Тедди" и громадный торговый центр. Миновав гору Герцля, "Шаарей Цедек и перекрёсток Пат, они вошли в центральную часть города, которая есть собственно Иерусалим - все спальные районы вроде Гило, Армрон А-Нацива, Рамота, Писгат-Зеэва не более чем пригороды Рехавии, Нахлаота, Нахалат-Шива и Старого Города, которые составляют Иерусалим. Слева от них оставался сад "Ган Сакер", и Сева уже собирался повернуть направо, на Бецалель, когда Бэлла вдруг подёргала его за рукав и сказала:
-- Я устала, давай посидим в "Ган Сакере"?
-- Конечно, давай посидим!.. - с радостью отозвался Сева и поймал себя на мысли, что раньше, стоило потерять цель, к которой можно стремиться, ему сразу же становилось тошно, а если он сидел рядом с человеком и оба молчали, то это значило, что контакта не вышло, лучше встать и уйти. Сейчас же он сидел рядом с Бэллой на деревянном помосте детской площадки, они молчали, и при этом Сева ощущал, что достиг уж всего, мог с полной уверенностью сказать, что это и есть полнота жизни, что если бы он мог сейчас сказать: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" и мгновенье бы действительно остановилось, замерло в вечность, он с готовностью просидел так вечность - она не была бы длиннее мгновенья. И он действительно прошептал: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно..." Ничего не произошло, но Севе показалось, что кроны деревьев на секунду замерли, время на миг повиновалось ему, и стоит сказать ту же самую фразу громче... "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - и снова весь мир замер, прислушиваясь к магии его голоса. "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!!!" - закричал он уже во весь голос, Бэлла удивлённо подняла на него лицо, потом улыбнулась и просто, буднично сказала: "Я люблю тебя..." и покраснела. И тогда Сева понял, что своими словами вызвал к жизни волшебство намного большее, чем остановленное время - счастье.
Они просидели так, обнявшись и изредка рассеянно целуясь пару часов, а потом Бэлла вспомнила, что ей пора на работы, и гулять уже было некогда, тем боле, что идти до автобусной станции было всего минут десять, но у них оставалась ещё четверть часа, правда, и она пролетели как одна секунда... И вот Сева уже стоял на дороге, глядя в след от(езжающему в Тель-Авив автобусу, который увозил от него Бэллу. Но теперь ничего не могло вывести его из состояния судорожного счастья. Напевая под нос, какую-то неосознанную песню, Сева двинулся вверх по улице Яффо, просто так, совершенно без цели - куда несут ноги и глядят глаза. Только через несколько часов, усталый и опустошённый он обнаружил себя в каком-то огороженном со всех сторон овраге в Старом Городе, еле-еле вылез из него и побрёл через Армянский квартал на автобус, добираться домой.
5.
А следующий день начался точно, как предыдущий: зазвонил телефон. Уже со вторым звонком Сева поднял его с пола и, посмотрев на часы, поморщился - было всего десять часов утра.
-- Але... - просипел он спросоночным голосом в трубку.
-- Привет, сволочь! - раздался в трубке голос Светы. Сева похолодел. разборки начинались - за один день счастья теперь придётся платить... Хотя, почему... - Значит, только меня будешь ждать? Мразь!
-- А... ты откуда уже... знаешь? - выдавил потрясённый таким напором Сева.
-- От верблюда! - ответила Света, и в трубке раздались короткие гудки.
"Так... Значит Бэлла всё рассказала ей," - разгонялись в ещё не до конца проснувшейся севиной голове упругие колёса мыслей, - "Ну что ж, тем лучше, мне не пришлось об(ясняться со Светой самому. Но почему Бэлла рассказала ей? И в тот же день... Ведь врядли для того, чтобы облегчить мне жизнь... Так-так-так! Хватит запариваться - лучше позвонить Бэлле и спросить. Да... ведь сейчас всего десять, может, она ещё спит. Но, с другой стороны, если Света позвонила мне утром, а не вечером, значит и узнала она всё только сейчас, а сказать ей могла только Бэлла, значит она уже проснулась... Нет, всё же лучше подождать ещё часок..."
Сева принялся ждать. Сначала он думал позавтракать, но при виде хлеба его затрясло мелкой дрожью и чуть не стошнило. На спине и лице выступил липкий холодный пот. Он понял, что не может больше ждать. Бэллин телефон... каждый писк нажимаемой кнопки отдаётся в голове гулким ударом крови.
Мужской голос в трубке: "Алё?"
-- Доброе утро, позовите, пожалуйста, Бэллу...
-- Она спит. А кто её спрашивает?
-- Сева из Иерусалима. Вы не могли бы ей передать, когда она проснётся... - гудки в трубке.
Сева лёг на кровать, свернулся в позу эмбриона и закрыл глаза. В ушах шумела то ли кровь, то ли боль. Каждая проходившая секунда казалась паровым катком медленно утюжащим его разум - в плоский, аморфный, сочащийся страхом блин. В половине одиннадцатого Сева не выдержал и снова набрал Бэллин номер.
"Да?" - её... нет... да, её голос!
-- Бэлла? Привет, это Сева...
-- Да... - совсем не таким голосом, как вчера.
-- Слушай, мне тут звонила Света... Наговорила кучу гадостей...
-- Так всё-таки звонила... Она не любит проигрывать! - уже веселее прервала его Бэлла. "При чём тут выигрывать-проигрывать?" - подумал Сева, - "Как будто любовь - это что-то вроде бокса...", и спросил:
-- То есть у вас что-то вроде соревнования?
-- Почему "что-то вроде"? - спросила Бэлла и Сева с ужасом понял, что принимаемая им за весёлость интонация была на самом деле - злобой, - Мы и поспорили, что если она мужика снимет, то я его всегда у неё на следующий день уведу, если захочу, хоть она может быть и красивее меня...
-- Но я же... - задохнулся Сева, - Я же на самом деле люблю тебя... Как же это так?..
-- Ты всех любишь, кто тебе хоть разок даст! У тебя ещё много любви в жизни будет... милый! - последнее слово она произнесла с таким издевающимся голосом, что Сева на несколько мгновений потерял дар речи, потом открыл было рот, ещё не зная точно, что он собирается сказать, но было уже поздно - из трубки снова доносились короткие гудки.
Через минуту, придумав, наконец, что он хочет сказать, Сева снова набрал Бэллин номер: "Алё..." - она.
-- Слушай, это снова Сева...
-- Извини, Севк, я тороплюсь, мне уходить надо, я сейчас с тобой не могу больше разговаривать... Как буду в Иерусалиме и захочу снова поскучать полдня с каким-нибудь кретином в Ган-Сакере, так, может, тебе и позвоню! - на этот раз коротким гудкам предшествовал смешок.
"Нет, этого не может быть!" - простонал вслух Сева, хотя и понимал, что, - "Может, ещё как может, сам же себе говорил пару дней назад по пути из Тель-Авива: вообще, от людей надо держаться подальше! И вот... Но ведь было же хорошо, и потом ещё раз когда-нибудь будет... Нет! Нет! Нет! Не когда-нибудь! Или сейчас, или никогда!" - и Сева, чудовищным усилием воли отключив внутренний диалог, стал собираться в Тель-Авив: "Если я поговорю с ней лицо-в-лицо, может то, что она говорила мне окажется ложью... или бывшей правдой, или..."
"Стоп!" - сказал он в полный голос и решительно вышел из квартиры. А голос его, пойманный белёными стенами, не успел выйти вслед за Севой, так быстро он захлопнул дверь. И голосу ничего не оставалось, как замолчать и дожидаться Севу между белых стен.
Дорога в Тель-Авив показалась Севе сплошным суетливым кошмаром - такое случается когда начинающийся грипп, ловит тебя на работе или в гостях, температура зашкаливает за тридцать девять, а надо ещё дойти до автобусной остановки и сохранить сознание до того момента, когда мягкая перина, три тёплых одеяла и пять таблеток анальгина облегчат безумие. Сева знал, что и его муки могут оборваться меньше, чем через час, стоит Бэлле сделать вид, что не было этого телефонного разговора, повернуть всё назад, в счастье.
И вот парадное, вот звонок... Сева с трудом удержал подступавший к горлу тугой рвотный ком, скорее даже не удержал, а проглотил с половины пути.
Дверь открылась, за ней стоял невысокий сутулый мужичок в засаленном халате и всклокоченной бородёнке.
-- Добрый день, а Бэлла дома? - героическим усилием сдержав дрожь в голосе, спросил Сева.
-- А вы случайно не Сева? - вопросом ответил на вопрос мужичок.
-- Сева, Сев,аа... - уже не сумев сдержать дрожи, ответил он.
-- Ага... Значит это ты, подонок, мою дочку поматросил да и бросил?! - завизжал по-бабьи мужичок и по-бабьи же дал Севе пощёчину, нет не ударил, а именно дал пощёчину.
Скорее от неоправданности, безумной ничем-неоправданности сказанного, чем от пощёчины, севин разум помутился, рухнул непрочный барьер, скрывающий зверя за маской человека. Сева зарычал и, схватив Бэллиного отца за отвороты халата, оторвал от пола, а потом развернулся прочь от двери, приподнял визжащее тело ещё на несколько сантиметров и, спружинив всем телом, метнул его вниз - через лестничный пролёт. С криком пролетев над лестницей до площадки полуэтажом ниже, тело тупо ударилось головой в стену, сантиметрах в пяти над полом и, замолчав, рухнуло, внезапно уменьшившись в размерах.
"Я убил его..." - подумал Сева, - "А может и нет... Какая разница. Теперь ничего не будет. Тепрь всё умерло..." Переступив через бэллиного отца, Сева вышел на улицу и медленно, скорее интуитивно, чем осмысленно, побрёл обратно - на тель-авивскую автобусную станцию.
Час езды из Тель-авива в Иерусалим привёл его мысли в порядок: "Надо довершить начатое. Взялся за гуж - полезай в кузов. Однако, теперь уже нет права на облом - всё должно быть сделано скрупулёзно точно. На третий раз у меня уже не хватит решимости..."
На рынке Сева купил ручную дрель, пару дюбелей, несколько длинных - в ладонь - шурупов и сел на восемнадцатый. "Последний раз я еду по этому поганому миру в этом разрисованном и заплёванном быдлом автобусе! Это, конечно, не счастье, но лучше чем ничего." Сева вошёл в квартиру, даже не закрыв до конца дверь - наконец-то его голос сумел вырваться наружу и благостно раствориться в миллионах своих братьев. Просверлить в стене, под самым потолком, две дырки, вбить в них по дюбелю и ввинтить по шурупу, заняло у него от силы десять минут. Ещё пять минут ушло на то, чтобы в три узла привязать к шурупам, торчавшим из стены, петлю. С нетерпеним, сравнимым разве с тем, как изголодавшийся любовник срывает одежды со своей любимой, влез он на табуретку, надел на шею петлю и вдруг вспомнил, что уже давно, ещё с Тель-Авива хотел помочиться. Улыбаясь этой мысли, Сева далеко отшвырнул ногами стул и повис.
Верёвка не оборвалась. Севины пятки мелко забарабанили по стене. Из левой штанины на пол потекло и если бы кто-то заглянул в этот момент в неплотно прикрытую дверь квартиры, то ему могло бы показаться, что Сева Елисеев медленно тает...
Словно целый мир,
Словно снежный ком,
Словно напрямик, наугад, напролом,
Словно навсегда,
Словно безвозвратно,
И опять сначала:
Мёртвые не хвалят - не бранят, не стреляют - не шумят,
Мёртвые не сеют - не поют, не умеют - не живут...
#Е.Летов#
КОНЕЦ
ОКТЯБРЬ - НОЯБРЬ 1997
|