ТАНКИ ИДУТ НА ХУЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Место действия - государство Цинь, где только что сменился правитель.
Своё вступление на престол Инь Чжэн отметил уходом от реальности.
Любимейшим его занятием была игра в оловянных солдатиков. Циньская
промышленность получила приказ увеличить выпуск оловянных армий,
разумеется за счёт сокращения, а позже и полного прекращения выпуска
настоящих. Оловянные армии маршировали по стране, затапливая рыночные
площади и дороги, ведущие к дворцу свирепого тирана. Оловянные
месторождения с неимоверной быстротой оскудевали, вырабатываясь,
и потому непрестанно сигнализировали наверх о скором полном истощении,
и, как следствии скорой смерти от дистрофии, что ни капли не заботило
придурковатого, на их взгляд, правителя. Народ страдал неимоверно под
тяжестью оловянных солдат. Назревала катастрофа.
Последователи в невиданно короткий срок распространившегося по
стране учения Психоанализа, созданного незадолго до того умершим
Зигмундом Юнговичем Фрейдом, утверждали, что характерный фаллический
облик оловянных солдат, несомненная связь между словами "оловянный" и
"половой", выражающаяся в многозначительном звукосочетании "-оло-"
в начале этих слов, что, бля сука, характерно, так как начало слова, как понятие,
противоположно его концу, как понятию, а конец, как понятие, признак весьма
симптоматичный. Исходя из всего этого, фрейдисты !как их называли в народе)
прилюдно и громогласно провозглашали тезис о несомненном наличии
сексуальных отклонений в психике Инь Чжэна. Более того, исходя из факта
поголовной принадлежности солдат !и, в частности, оловянных солдат) к
мужскому полу, последователи шифу Фрейда делали вывод об однозначно
противоестественном характере данных отклонений. Если же обратить
внимание на слово "игра" в названии излюбленнейшего и почти единственного
занятия правителя, то становится, дескать ясным, что у правителя богатая
фантазия. Прибавив ко всему вышеизложенному то, что почтеннейший Инь
Чжэн предпочитает настоящим солдатам оловянных, слухи о приписываемых
ему занятиях и о нём самом, с некоторых пор широко распространённые в народе,
среди интеллигенции и даже в среде его ближайших слуг, были поистине
чудовищными.
Обладая тем не менее несомненными достоинствами государя, что впоследствии
отметил его великий современник и соотечественник Н. Маккиавелли (Один из трёх
братьев Маккиавелли. К сожалению, широкой публике более известны два других
брата Маккиавелли - воздушные акробаты и гимнасты, впоследствии содержатели
знаменитого цирка "Братья Маккиавелли", так что до сих пор во всех литературных
энциклопедиях под статьёй "Маккиавелли" значится: "Знаменитая цирковая
фамилия".), так вот, даже великий Маккиавелли признал за Инь Чжэном достоинства
государя. Очень быстро, по прошествии всего пяти лет, он понял, что пороченье его
доброго имени, сексуальных пристрастий, способностей правителя необходимо
немедленно пресечь, тем более, что никаких сексуальных пристрастий у него,
собственно, не было, равно как и секса - он даже не знал этого слова. Какие же, посудите
сами, в таком случае, у него могли быть пристрастия?
Словом, Инь Чжэнь, будучи человеком решительным и непреклонным,
незамедлительно принялся за искоренение блудомыслия в головах своих
подданных.Меры, принятые им были таковы:
1. Прощение недоимок и бесплатный стакан рисовой водки в день в течении
трёх дней со дня прекращения нахождения в голове крамольных, а потому
блядских мыслей, каковое прекращение должно быть засвидетельствовано
местным участковым врачом, квартальным уполномоченным по надзору
за санитарным состоянием домашнего скота !т.к. если владелец занят
обдумыванием сексуальных наклонностей своего государя, то времени на
вычёсывание блох у своей кошки ему, безусловно, не должно хватать, поскольку
тема эта столь интересна, что обдумывание её поглощает всё отведённое на
прочие нужды время).
2. Раздача населению срочно отпечатанных в большом количестве брошюр
научно популярного содержания о вреде Психоанализа и лично тов. Фрейда в
личной, семейной и мочеполовой жизни. В брошюрах были проиведены поистине
потрясающие воображение статистические данные о количестве самоубийств
на почве преждевременной (будто она когда-либо является своевременной)
импотенции, вызванной прочтением трудов и прослушиванием лекций самого
сэнсэя Фрейда и его учеников и последователей, а затем попытки применить
полученные якобы знания в жизни. Кроме того, особо отмечалось, что сам З.Ю.
Фрейд незадолго до смерти был изобличён в полном отсутствии полового
аппарата, как такового, чему причиной было неумеренное потребление им в
молодости героина, которое он в последствии пытался выдать за потребление,
наоборот, кокаина.
3. А тем, кто, блядь, не хочет по-хорошему, мы быстро яйца-то пооткручиваем.
4. Само собой разумеется, запретить преподавание и распространение учения
Психоанализа и упоминание имени Фрейда под страхом сексуальной перверзии
(что это точно означает, Инь Чжэнь не знал, но насколько мог понять, что-то
очень нехорошее и поганое).
5. Прекратить производство оловянных солдат, дабы сраная
общественность наконец-то успокоилась. Вместо них предполагалось
приступить к созданию солдат из терракоты.
Сии меры, будучи проводимыми в жизнь рьяно и неуклонно, незамедлительно
стали давать обнадёживающии результаты. Народ пристастился к рисовой
водке, вычёсыванию кошек и употреблению кокаина, забыв о том, что его так
волновало несколько раньше. Несколько подонков, вздумавших положить на
упомянутые меры, были подвергнуты сексуальным перверзиям (проще говоря,
оттраханы в задницу) и от огорчения заболели белой горячкой. Все труды
Фрейда и его последователей были собраны и сожжены вместе с держащими их
в руках фрейдистами. К сожалению, как это всегда бывает, по ошибке в этой
неразберихе пострадали также и ни в чём не повинные конфуцианцы, которых,
правда, не сожгли, а закопали, чтобы они в последствии дали ростки и, с
оответственно, урожаи.
Инь Чжэн, плюнув на приличия, поменял имя на Цинь Ши Хуанди, как мы
впоследствии и будем его называть. Благоденствие цвело и пахло дорогими
сортами чая.
Поднебесная полнилась благостностью и никто и не подозревал, что в эту
самую минуту, повинуясь полученному из Вольфшанце, что в Восточной
Пруссии, приказу танковые группы генералов Гепнера, Клейста и
Гудериана повернули из-под Москвы на Шанхай.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Место действия - Вольфшанце, "Волчье логово", в Восточной Пруссии, ставка рейхскомандования.
Гитлера ломало уже третьи сутки. Ничто не радовало вождя нации -
ни наступление германских войск на Москву, которое, как он подозревал,
происходит совсем не так, как отражено в сводках генерального штаба,
ни новая Ева Браун, прибывшая вчера вместо предыдущей, ни новый
альбом "Гражданской обороны", до которой Адольф Алоизиевич был
большой охотник, доставленный с помощью абверовских агентов в
Омске. Днём и ночью грезилось фюреру одно и то же - игла инсулинового
шприца со сладострастным хрустом входящая ему под кожу и
нащупывающая вену. Герру Адольфу чудилось, будто он весь состоит
из одних сплошных суставов, в которых поселились препоганейшие и
болезненнейшие ощущения. Только врождённая скромность мешала
прибегнуть к помощи врача.
Однако, как ни оттягивал фюрер этот момент, ему пришлось снять
трубку полевого телефона и рявкнуть секретарше, страясь
замаскировать истеричные нотки в голосе - Гитлер не любил, сам не
зная почему, когда его называли "бесноватым".
-- Доктора ко мне! Живо!
-- Доктора Геббельса? - глупо ухмыляясь, как почудилось фюреру,
переспросила секретарша.
-- Доктора по наркотикам, дура, - почти ласково уточнил фюрер, - да
побыстрее, пока я с ума тут не сошёл.
Гитлер знал, что через несколько минут по всем коридорам
Вольфшанце пойдёт гулять сплетня: "Адольф опять доктора требует,
говорит, что с ума сходит. Видать, "Ксанекс" у болезного кончился."
"Ну и плевать", подумал фюрер и, насвистывая "Пылающей тропой
мы идём к коммунизму", принялся коротать время в ожидании врача,
размышляя о том, как раньше по тому же телефону он отдавал приказы
о посылке курьера в Лод. Теперь же ничего не попишешь - полицейские
заставы на дорогах не обойдёшь, а что творится в самом Лоде уже
неделю никому неизвестно. Говорят, что перехватали всех. Так это
или нет, никто не знал, а донесения агентов... Гитлер знал цену тем
донесениям - "Им там вмазавшись, ясное дело, что всё ништяк" -
проскользнула злобная и завистливая мыслишка, изгнанная громким
стуком в дверь бункера и верещанием секретарши:
-- К вам врач, мой фюрер!
-- Доктор Хоффман, к вашим услугам! - представился вошедший.
Крупный мужчина в костюме из непонятно меняющей цвет ткани,
он с первого взгляда диагностировал, с какого рода недугом ему
пришлось встретится.
-- Который день? - не теряя времени на дурацкие вопросы, доктор
Хоффман перешёл сразу к делу.
-- Третий, доктор, - прохныкал фюрер.
-- Уже пиздец, или бывает хуже? - продолжал свои расспросы доктор.
-- Пока ещё нет, но скоро будет, - воспоследовал ответ.
-- Гм, дааа... - протянул доктор задумчиво похмурив некоторое
количество секунд свой высокий академический лоб, закончил:
-- У вас, батенька, тяжелейшая форма простуды. Не спорьте, не
спорьте, - не дал возразить что-то негодующе мычащему Гитлеру, -
сейчас я приготовлю лекарство, которое без сомнения облегчит ваши
страдания.
Произнося всю эту ахинею, доктор, тем не менее действовал
весьма осмысленно. Из недр педерасточки, висящей у него на плече,
он извлёк баночку с уксусом, пузырёк марганцовки, двадцатикубовый
шприц, вату, стаканчмк с какой-то бурой какипицей на стенках и пачку
сине-белой расцветки - , синуфед - заговорщицки подмигнул,
обернувшись к фюреру, врач.
Наблюдая за манипуляциями рук Хоффмана, Адольф Алоизиевич
грустно размышлял о том, что, может быть двинуть танки на Лод и
чёрт с ней, с Москвой. "А что, если арабы решат, что это спятивший Арик
Шарон играет в свою боевую молодость, впав в детство, и с испугу
сбегут в Иорданию, прихватив запасы героина. А жаль. Ей-богу, жаль."
Тем временем доктор Хоффман уже заканчивал готовить лекарство
для несчастного фюрера, страдающего по его мнению простудой.
Гитлер недоумённо пожал плечами, но присутствие среди вещей,
предназначенных доктором для его исцеления, шприца всело некоторую
надежду. Смущали фюрера, привыкшего к инсулинкам, лишь размеры
шприца - двадцати кубов хватило бы на всё рейхскомандование. "Что
я ему, лошадь что ли?" - нервно похрустывал пальцами ломающийся фюрер.
Когда шприц в руках Хоффмана был уже почти полон желтоватой
прозрачной жидкостью, тот достал из нагрудного кармана пачку
одноразовых игл, распечатал её и, разумеется, снабдил одной из них
источник наслаждения в своих руках.
Фюрер с видом полной покорности судьбе протянул руку в
направлении доктора и как только ощутил, что его бицепс туго
перетянут, стал привычно сжимать кулак судорожными толчками.
Контроль был хорош - ни разу не прервался.
Мир был прекрасен - горячая любовь к человеку, который подарил е
му этот мир, затопила фюрера. А этот человек тем временем собирал
свои немудрёные приспособления.
-- Доктор, - наконец-то без дрожи в голосе сумел выговорить Гитлер, -
доктор... - слова лились плавно и безостановочно, - каков гонорар?
-- Мой фюрер, - внезапно доктор Хоффман встал по стойке смрно и
заговорил официальным тоном, - если это возможно, я бы хотел принести
пользу Родине, будучи назначен в комплектуемую сейчас научную
экспедицию, отправляющуюся в Лифту для изучения тамошних форм
жизни. Так как изучить аборигенов в Лифте моё с детских лет утаённое
от отца - доктора Хоффмана-старшего - желание. Мой фюрер, принять
участие в экспедиции для меня будет лучшим гонораром.
-- Конечно, конечго, дорогой доктор, - успокоил его благостный, и с
каждой секундой становящийся всё более благостным, Гитлер, -
разумеется, вы будете назначены в экспедицию в Лифту.
-- Благодарю, мой фюрер! Хайль Гитлер!
-- Ну что вы, доктор! Мы здесь запросто, без церемоний.
Доктор не знал о страшных последствиях своей просьбы. Во время
работы экспедиции в Лифте, доктор Хоффман случайно забрёл в населённую
часть деревни, где был опознан проживающими там лифтянами, разорван
на кусочки, поделенные затем между аборигенами, и безжалостно съеден.
Сие своё безнравственное деяние лифтяне, как известно представляющие
собой совершенно иной, нежели прочие люди вид человека, позднее смогли
охарактеризовать лишь двумя словами: "Ништяк пёрло!". Посещение
Лифты доктором Хоффманом оставило у них самые приятные воспоминания.
Но вернёмся в Восточную Пруссию.
Через некоторое время после ухода доктора, Гитлер, как никогда
самоуверенный и одновременно возбуждённый, практически ворвался
на заседание Штаба Сухопутных Войск.
-- Господа! - провозгласил распираемый энергией фюрер, - Я пришёл, чтобы
узнать, как идут наши дела в России.
Ненерал Гальдер, начальник Штаба, подошёл к карте боевых действий,
висевшей на стене.
-- Мой фюрер, танковая группа генерала Клейста прорывается к Северному
Кавказу, чтобы перерезать путь, по которому в Москву транспортируется
конопля с Дагестанских плантаций. Группа армий под командованием
фельдмаршала Манштейна уже вышла к Волге, и на её берегах установлены
орудия, чтобы топить гружёный анашой баржи, если русские решат перевозить
план водным путём.
В разговор вступил начальник абвера адмирал Канарис.
-- По донесениям нашей агентуры в Москве, Сталин из-за недостатка своей
излюбленной дагестанской конопли перешёл на более убойные узбекские
сорта, и теперь большую часть дня не спосбен внятно разговаривать, не то
что отдавать приказы. В Политбюро всё больший вес приобретает
среднеазиатская группировка, вместо бывшей приближённой к Сталину
кавказской. Но есть опасения, что выполняя свои союзнические
обязательства, англичане будут поставлять по ленд-лизу русским конплю
из Египта, точнее из Синая.
Представитель химического концерна "И.Г.Фарбениндустри",
незаметно проскользнув в бункер, присоединился к присутствующим.
-- По последним данным, - продолжил генерал Гальдер, - русские солдаты
упыхиваются до такого состояния, что попросту истерически смеются
над нашими атаками. Мы ничего не можем им противопоставить - ничего.
-- Есть чего!
Все обернулись на неожиданно прозвучавший голос. Это был
представитель "И.Г.Фарбениндустри". Не смущаясь всеобщим вниманием,
он продолжал:
-- Мы разработали новый препарат под рабочим названием "первитин",
который, представляя собой психостимулятор, поможет солдатам нашего
доблестного Вермахта справиться с психологическим шоком при виде
хохочущих бородатых рож русских мужиков.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
А в это время в сортире, непосредственно примыкающем к бункеру
Штаба, Штирлиц колотил свой последний косяк.
План заканчивался, а последний курьер из Центра был три месяца
назад. Рассада в огороде вызвала бы незамедлительно подозрения
Гестапо, а на балконе план почему-то не рос. То есть рос, но не план, а чёрт
знает что. К тому же соседский кот повадился объедать свежие побеги,
после чего вёл себя совершенно непотребным образом, глупо хихикал и
заплетающимся языком пытался распевать военные марши времён
Вильгельма Ш. Кота пришлось утопить, хотя в глубине души Штирлиц
отдавал себе отчёт, что сделал это больше из зависти - его самого зелёное
безобразие, выросшее на его балконе, ничуть не вставляло.
Наверное, впервые за свою карьеру разведчика, Штирлиц не знал, что
делать. Правда, профессор Плейшнер, сука, даром что профессор, обещал
чего-нибудь придумать, но до сих пор так ничего и не придумал. "И чему
только этого пидора в университете учили?" - беззлобно выругался Штирлиц,
взрывая косяк. Поговаривали, однако, последнее время о каком-то синуфеде,
но вместо того, чтобы выяснять, что это такое, гениальный разведчик по
долгу службы вынужден был подслушивать сраные секреты Гитлера и его
штабной сволочи, хотя каждому дураку было известно, что ничего кроме
адреса новой точки, где торгуют героином, от этих придурков узнать
невозможно.
Хотя... Штирлиц блаженно зажмурился, вспоминая, как впервые услышал
слово "Мусрара" от... кажется это был коллега Канарис. И в Лод не надо
переться. В общем, всё бы ничего, но план всё-таки кончался. "Может
перехватить пяток транков у Осса" - пронеслась мысль, но Штирлиц тут же
вспомнил, что Осс уже дня четыре отлёживается дома и к телефону не
подходит.
Слово "синуфед", произнесённое с австрийским акцентом, заставило
Штирлица насторожиться. За столько лет в стране, Гитлер так и не смог
избавиться от своего чудовищного австрийского произношения. "Мы
ульпанов не кончали," - говорил он обычно в своё оправдание - "и вообще,
когда мы приехали...". Штирлиц откровенно презирал его за это и не один.
Вторично произнесённое за дверью слово "синуфед" вывело Штирлица
из сладкого состояния рассуждений о культурном, геополитическом и
ментальном превосходстве его рязанского акцента над каким-нибудь
австрийским. "Ого" - зажглась надпись в мозгу упыханного "русского
обер-шпиона", как называла его в своих статьях "Фелькишер беобахтер",
главный дацзыБао третьего рейха, редактируемая одним из немногих
друзей, которых приобрёл Штирлиц в Германии, Штрайхером. Выражение
"обер-шпион" так понравилось Штирлицу, что он вырезал статью и теперь
всегда носил с собой, хвастаясь перед знакомыми.
За "Ого" огненная строка побежала дальше. "Кажется, это тот самый
синуфед". Пора было приниматься за работу. Минутное свидание с Родиной
закончилось, и Штирлиц грустно глядел на докуренный ещё минуту назад
косяк, не решаясь его выбросить - всё-таки последняя память...
Решительным жестом Штирлиц отшвырнул в сторону обгорелый кусок
бумаги, поплевал на ладони и пригладил ими ирокез, зачёсанный на правый
бок. На самом-то деле, Штирлиц, о чём знали немногие, был хиппи и пацифист.
"Блядская конспирация" называл он всё это - значки с портретом Егора
Летова, "анархии" на погонах штандартенфюрера, косуху с надписью "Панк,с
нот дэд", полагающиеся ему по службе. Феньки же и пацифики пришлось
срезать. Иногда Штирлиц чувствовал себя проституткой, однако нельз
я было сказать, что это чувство ему категорически не нравится. Но всё-
таки, иногда, по ночам, он включал какую-нибудь из кассет "Аквариума",
которые он прятал в сейфе вместе с портретом Б.Г., и, как ребёнок, плакал
в подушку и мочился в постель под простые и родные песни.
Тихонько закрыв за собой дверь сортира, Штирлиц присоединился к о
стальным. Однако его долгое отсутствие тем не менее было замечено
коллегой Канарисом, который, будучи человеком невоспитанным и
малообразованным, заорал во всю глотку:
-- А вот и Штирлиц! Просрался наконец?
Перебитый на полуслове, Гитлер обрушил на несчастного адмирала
всю мощь своего белого гона:
-- Господин адмирал, в то время как наши доблестные войска почти
полностью лишились своего командования, которое, по причине
абстинентного синдрома не способно планировать, обсуждать и
приуготовлять боевые операции, вы перебиваете важнейшее сообщение
о наличии в наших руках нового необходимейшего Великому Рейху ништяка.
Может быть вы сами, господин адмирал, сообщите фельдмаршалу Кейтелю,
генералу Йодлю и гросс-адмиралу Редеру, ныне страдающим в лифтинской
больнице, рецепт варки синуфеда? Кстати, почему ваши агенты не
предупредили заранее о намерениях полиции? В таком случае мы всегда
могли бы договориться с пушером и взять у него килограмм, слава богу,
Рейх ещё не обеднел!
-- Мой фюрер... - попытался заикнуться Канарис, - Пушера взяли ещё
неделю назад и мы искали нового...
-- Заткнитесь, Канарис! Вы предали своего фюрера, свою страну, свой
мундир. Вы вообще, наверное, русский шпион, если не хуже - я начинаю
думать, что вы стучите ментам!
Бедный Канарис не знал, куда деться. Главный шпион Рейха переломался
уже давно, и с тех пор ни разу не торчал на чёрном, изредка хавая кислоту
вместе с Герингом, который, считая себя человеком искусства, был уверен,
что просто обязан принимать ЛСД как минимум раз в неделю.
Никто из присутствующих и не догадывался, что внезапная ярость
Гитлера вызвана тем, что в тот момент, когда его перебили, у фюрера
начался первый в его жизни белый отходняк. Гитлер терял силы и интерес
к жизни с каждой секундой. Последние его слова о подозрении Канариса
в доносительстве ментам прозвучали для всех зловещим шёпотом, на самом
же деле, отходняк у Гитлера достиг той стадии, когда тот уже не способен
был разговаривать.
Стремительно впадающий в депрессию фюрер выцветал на глазах.
Судьба Рейха, казалось, была решена. Спас её, конечно же, Осс, извлечённый
из мрака забвения своим неуёмным инстинктом облагодетельствования, им,
Оссом, человечества. Почуяв в некоем, пусть весьма отдалённом от его
флэта, как "Вольфшанце", месте, отходняк и возможность упасть на хвост,
Осс, словно по мановению волшебной палочки появился из ниоткуда и шепнул
пару слов на ухо Гитлеру. Тот, подняв голову, полным страдания взглядом
обвёл, присутствующих и тихо произнёс:
-- Господа, мы временно прерываем заседание и идём к Меиру. Там нам станет
лучше. Этот патриот Рейха проводит нас туда, - и он указал на Осса,
стервятником реющего за его спиной.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В Гуляй-Поле ждали дорогого гостя, точнее гостей. Нестор Иванович
Махно пообещал лично отстрелить яйца тому, кто не примет участия в
празднике. Чтобы подтвердить свои слова, Нестор Иванович извлёк из
заднего кармана джинсов маузер и, не глядя, пальнул в стену, на которой
висел портрет Рабина, уже почти изорванный в клочки меткими
анархистскими пулями. Маузер был большим и страшным, на его рукоятке
красовалась надпись на серебряной пластинке: "Дорогому Нестору на
память о площади Царей и подпись: "Игаль Амир". Нестор Иванович привёз
его как сувенир откуда-то с Ближнего Востока ещё в те времена, когда
служил в ведомстве Народного Просвящения охранником караванов с
синайской коноплёй.
Приготовления были в самом разгаре, когда под(ехали подводы с
самогоном. Через два часа всё было путём. Анархисты горланили "Всё идёт
по плану", бабы визжали, куры, зарубаемые насмерть шашками, отчаянно
кудахтали, где-то в стороне блевал в усмерть пьяный Юлик. Всё было как
обычно. Гуляй-Поле ожидало в гости Летова вместе со всей "Гражданской
Обороной".
Когда появились первые верблюды, уже темнело. У каждого верблюда
на боку темнели метровой вышины выжженые буквы клейма: "Г.О.". На
переднем восседал Казачий Атаман и Правдоискатель Всея Руси, Егор
Летов. На его коленях серый кот, морщащийся от выдуваемого ему в морду
дыиа марихуаны, переодически и с достоинством блевал вниз кусками огурца
разного размера. Возле верблюда бежал на поводке ручной жид. Летов
горячо объяснял что-то не то своему верблюду, не то коту, не то жиду.
Его явно пёрло. В его пальцах дымился косяк толщиной с пулемётный
ствол, дымом которого, как вышесказано, он щедро делился с котом. Кота
тоже пёрло.
На втором верблюде следовал Кузя, пьяный вдребезги, облачённый в
архиерейскую ризу, на спине которой было начертано: "Бога нет!". Далее
покачивались на верблюжьих спинах остальные члены Сводного Оркестра
Всех Воюющих За Правое Дело Отечества, он же "Гражданская Оборона".
Толпа встречавших была не менее пестра и приятна взгляду. Возглавлял
её лично Нестор Иванович Махно, держащий в руках хлеб-соль. Рушник под
хлебом-солью был расшит местными мастерами народных промыслов - на нём
был изображён триптих "Архистратиг" в составе следующих картин:
"Зелёный Змий, побивающий святаго Егория", "Святый Егорий, побивающий
Змия электрогитарой" и, наконец, "Святый Егорий, изгоняющий прочь Зелёного
Змия шестидесятикубовым баяном с вострой иглой, полным благославенным
джеффом".
-- Хой, панки села Гуляй-Поле! - взревел Летов, под(ехав на дистанцию
залпа главного калибра.
-- Хой-хой-хой! - радостно, но несколько нескладно отвечали анархисты.
От приветственного рёва хозяина верблюд со страху присел на задние
ноги и обмочился. Летов соскочил с несчастного животного, пнув его ногой в бок:
-- Лежать, падла нерусская! - и откусил хлеб-соли.
-- Чтой-то соль у вас какая-то поганая. Морская штоль?
-- Дык, известное дело, с Индийского океану - отозвался польщённый
Нестор Иванович.
-- Здорово, што ли, - Летов с Нестор Иванычем по русскому обычаю трижды
расцеловались
Под(езжающие следом верблюды степенно разгружались седоками.
Последней была таскаемая Егором за собой Александра Пахмутова,
исполняющая в группе обязанности чего-то среднего между живым
ископаемым и полковой шлюхой.
Нажравшись и напившись, панки разных народов принялись веселиться.
Вожди же на время удалились для важного разговора.
-- Ну, Нестор Иваныч, дорогой, что скажешь, - говорил Летов, ковыряя в
зубах казачьей шашкой, - прёт ведь немец!
-- Прёт его, - дипломатично соглашался Махно, врезая себе десятку для
улучшения взаимопонимания между сторонами - Егорка втрескался первым.
-- Вся Россия бедствует под супостатом, - Летов любил слова редкие и
красивые, - на нас вся надежда! Что скажешь?
-- А чего тут говорить, - открыл глаза приходнувшийся гуляй-польский
главарь, - мои ребята этих гадов порубают чище, чем в восемнадцатом
году. Тогда знатно погуляли, - и Махно, готовый уйти в воспоминания,
причмокнул губами, но был прерван Егором, горевшим святым и чистым
пламенем любви к Родине:
-- Извини, Нестор, пожалуйста, я тебя перебью...
-- Ничего, ничего, Егорка, - отвечал с отменной белой вежливостью нестор
Иванович, - я тебя внимательно слушаю, - и не удержавшись ещё раз гнусно
причмокнул, видимо вспомнив чего-нибудь из восемнадцатого года.
-- Мы... - говорил в это время Летов, - ... и только мы, проведя яростную,
солнечную революцию творцов...
-- Ты чего-то про немцев говорил, - оборвал анархист не в меру распиздевшегося
панка.
-- Про немцев? - недоумённо остановился Егорка, - Про немцев? Не помню... Ах,
да, про немцев. Так вот, Родина смотрит на нас, своих сыновей! Кроме нас
никто! Не может!! Остановить!!!
Последующие слова были погребены под лавиной восклицательных знаков.
Зная летовскую неукротимость, Махно понял, что привести его в чувство может
только ещё пятнашка, которую он незамедлительно подсунул Егору. Тот
поперхнулся, недоумённо глядя на баян в своей руке, но затем в глазах появилось
погимание и... и пятнашка подмигнула, блеснула в лунном свете, и помогла эта пятнашка.
Оприходовавшись вторично, друзья продолжили разговор. Егор
возбуждённо втирал Нестору Иванычу:
-- Засаду! Твои хлопцы сидят на дорогах и перехватывают все транспорты
с синуфедом. Гитлера на отходняке несёт к Меиру, а там - хуй, понял? Он к Грузину,
а там - тот же хуй! Его кумарит, понял? Он на Тахану, а там - хефец хашуд, и
хуй на тахану пускают. Что ему делать, а?
-- Что? - эхом отозвался внимающий летовскому гону Махно.
-- А то что подходит к нему Штирлиц и говорит: "Слышь, говорят, что синуфед
кончился. Надо новую нычку искать. Кстати, по слухам, того синуфеда до жопы..."
ну, скажем, где-нибудь в Китае. Гитлер и рванёт туда незамедлительно.
-- Да ну? - не поверил Нестор Иванович, - Прям-таки в Китай? Туда же срать
и срать.
-- Хуйня! - и Летов с высоты тридцатничка, циркулирующего у него в крови,
решительно отмёл все возражения, - сам знаешь, на кумаре хоть в Бейт-Лехем
побежишь, а туда как-никак сначала до Тальпиот, а потом ещё пешком сколько.
А до Китая пешком - всего лишь полшага.
-- Тогда лады, - и уболтанный Нестор Иваныч вытащил ещё три пачки.
Так они и сидели до рассвета - Панк и Анархист с большой буквы. На очередном
приходе Нестор Иваныч, смущаясь, попросил у Егора гитару и запел, не попадая в тон:
Мама, мама, купи мне травки,
Мне надоели ежедневные пьянки,
Мама, мама, забей мне косяк,
И, если хочешь, сними пару тяг.
-- Я тут песенку сочинил, - ещё больше смущаясь, допев, сказал, признаваясь
словно в чём-то неприличном, вроде пристрастия к песням Майка Науменко, Махно.
-- Ништяк! - отозвался Егор, отбирая гитару, - Я тоже, - и заорал:
Все идут за планом!!
Под уже остопиздевшие всем остальным музыкантам "Обороны"
знаменитые четыре аккорда ля-минор, фа-мажор, до-мажор и ми-мажор
передовые отряды Освободительной Армии Гуляй-Поля под чёрным знаменем
Анархии, сопровождаемые остальными членами Сводного Оркестра Всех
Воюющих За Правое Дело Отечества, он же "Гражданская Оборона", выдвигались
на боевые позиции, охватывая со всех сторон легендарный тиреугольник Меир
- "Витал" - "Сентер Эхад".
А причиной тому был лишь страшно пёрший в эту ночь Летова эфедрин.
Так решалась судьба Второй Мировой.
Но это ещё было не всё.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Гитлеру опять было хуёво. Правда, виной тому было уже не отсутствие
героина, а наоборот - эфедрина. Последнюю двадцатку, заначенную на зуле,
кто-то спёр. Гитлер не знал точно кто, но подозревал, что Осс, который пел и
веселился даже через два часа после того, как всех уже прохватил отходняк.
"Сука", - мрачно думал фюрер, "Последнее у ребёнка украсть!" Почему-то в
такие минуты он думал о себе, как о ребёнке. "Впрочем..." - тут фюрера осенило -
"Точно! Зря я на Осса гоню." Гитлер вспомнил, как в углу зули, открыв глаза
после прихода, он увидел Симпсона.
Гитлер был совершенно прав. Заныканную двадцатку поимел именно
Симпсон, веселье же Осса об(яснялось тем, что накануне дедушка получил
очередную партию транков, каковые транки Осс разделил по справедливости
- три пачки себе, одну - дедушке. "Ты не торчишь" - отвечал он слабо
протестующему ветерану - "К тому же колёса сдвигают крышу круче, чем
всё остальное, вместе взятое. Уж я-то знаю", Сражённый столь неотразимыми
аргументами, дедушка прекратил препираться. На Осса действительно
достаточно было взглянуть, чтобы убедиться в его правоте.
За окнами рейхсканцелярии звенели детские голоса. Гитлер, перебарывая
тошноту, выглянул наружу. На асфальтовом плацу чеканил шаг отряд
гитлерюгенда. "Детки!", умилился поначалу фюрер, "Живые!". Затем он
прислушался к тому, что выкрикивали в такт полторы сотни юных глоток.
Тридцать кубиков воды,
Пачку синьки растворили,
Десять уксуса долили,
Марганцовки гаражи,
Отсчитав их два, смешали,
Помешали, помешали,
Лихо куклу навертев,
Выбираем сладкий джефф!
Гитлер в ужасе отшатнулся от окна. "Что они несут?!". Его желудок
неистово спазмировал.
Вождя нации безудержно тошнило. Отходняк уже кончился, но, видимо,
фюрер заработал себе рефлекс - при упоминании джеффа его тут же начинало
выворачивать. Гитлер кинулся в сортир. Тот был заперт. "Опять, небось,
Штирлиц, подонок, пыхает", - с ненавистью решил Адольф. Однако, он опять
ошибся - видать, уж день был такой. Из сортира порхающей поступью
вынесло Осса с баяном в руке.
-- О! - непритворно обрадовался Осс, - Так это ж Гитлер! Адольф, друг, я тебе
семёру принёс.
Судороги последний раз сотрясли Фюрера и из желудка перекочевали в
мышцы руки, которая вцепилась в щедро протянутый баян.
Гитлер не учёл неисчислимость оссова коварства. Семёры хватило ровно
на столько, чтобы начался суровейший отходняк. Зорко примечая страдания
фюрера,Осс сладчайшим голосом пропел:
-- Вай, Адик, друг, может мы ещё чего?
И Гитлер кинулся к телефону. Осс же, с невиннейшим видом пташки небесной
осматривал свои вены, сначала на одной руке, потом на другой. С тяжёлым
вздохом он перевёл взгляд на руки фюрера, и глаза его вспыхнули алчным огнём.
-- Мне бы твои вены, парень, я бы горя не знал.
Гитлер оставил это в высшей степени непристойное и бестактное замечание
абсолютно без внимания, так как зазвонил телефон. Жадно схватив трубку, фюрер
внимал доносящемуся оттуда сообщению, аки гласу небесному. Затем лицо его
вытянулось, и он рявкнул:
-- А у Грузина? А на Тахану ходили?
По мере получения им ответа лицо его вытягивалось ещё больше. Неизмеримое
горе, отражавшееся на нём, способно было потрясти любого, но не Осса. Того это
всего лищь насторожило.
-- Ну что?
-- Нигде нет, - похоронным тоном уронил Гитлер.
-- А у Грузина?
-- Нет.
-- А на Тахане?
-- Я же сказал тебе, - исступлённо заорал несчастный, подавленный коварным
Оссом фюрер, - везде ходили, нигде нет.
-- А Суперфарм?
-- В Суперфарме уже два года не дают, - с видом знатока ответил фюрер,
торчавший без году неделя.
-- Ну что ж, значит в Израиле кончился синуфед - проторчали весь, - легкомысленно
сделал вывод Осс. И очевидно, по асссоциации продолжил, - Мой милый,
маленький Израиль...
-- Заткнись! - уже наученный предыдущим горьким опытом, фюрер испуганно
закрыл Оссу рот. Вчера он это выслушал четырнадцать раз и больше
уже не мог вынести.
В дверь постучали. Фюрер нервно откликнулся:
-- Кто там ещё?
Пинком открытая дверь жалобно взвизгнула. Разумеется, это был Штирлиц.
Недостаток плана вредно сказывался на нервной системе безукоризненно
корректного обычно разведчика.
-- Что там творится? - широким жестом Штирлиц указал в сторону окна.
-- Дтишки развлекаются, - равнодушно отозвался Осс.
-- Да нет! - отмахнулся Штирлиц, - Там во дворе какой-то тип пытается им
спеть про дедушкуМороза.
-- Ну и как? - вяло поинтересовался фюрер.
-- Сорок минут пел. Засекал по часам.
-- А, это - Виноград, - оживился Осс, - Может у него чего есть? - и
стремительно исчез за дверью.
-- Кстати, о синуфеде, - Штирлиц сделал вид, что ему только что пришла
в голову мысль, - Я слыхал, что в аптеках больше не дают.
-- Угу, - безразлично кивнул фюрер.
-- А в Китае его хоть жопой ешь, - Штирлиц сделал один из своих знаменитых
тонких ходов, - Ежели их танками поприжать, то...
-- Гальдера ко мне, - уже орал в телефон Гитлер, не слушая русского интригана.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Место действия - Москва, Кремль.
Стоявший на посту у кабинета Иосифа Виссарионовича часовой, услышав
разговор в кабинете, где кроме самого Сталина по его расчёту никого не
должно было бы быть, заглянул внутрь. И увидел спины двух фигур,
склонившихся над чем-то напоминающим спичечный коробок и говоривших
вполголоса. Одним из них точно был Иосиф Виссарионович, другим -
неизвестный часовому человек с чёрной бородой и чёрными же курчавыми
волосами, покрытыми совершенно невообразимого вида и размера вязаным
беретом жёлто-чёрно-зелёно-красной расцветки. "Ямайка!" - с уважением
подумал часовой, хотя лицо неизвестно как попавшего к генсеку в кабинет
человека скорей напомнило ему Ходжу Насреддина.
-- Сколько сегодня, дарагой? - спрашивал незнакомца Сталин и получил
ответ.
-- Полтинник корабль, но унция, разумеется, дешевле.
-- Эдик, дарагой, - взмолился Иосиф Виссарионович, - Слушай, ты же знаешь,
мне не для забавы, мне ж страной управлять. Побойся Бога!
-- Бог - это ты, Бог - это я, он везде - там, - и Эдик указал на потолок, - там, - и
указательный палец ткнулся в пол, - везде, главное, в это поверить. Главное,
всё мочь, как я могу сейчас. И, волнообразно раскачиваясь из стороны в
сторону, Эдик молитвенно задрал лицо к небесам. "Полхоффмана, не меньше"
- понял часовой - "Или полторы махашефы. Не слабо!".
Если бы он на самом деле знал насколько неслабо! Но на его счастье,
часовой не был знаком с Эдиком, иначе он бы уже лежал, насмерть упыханный,
либо его носило бы сейчас от половинки трипа, которой Эдик не замедлил
бы его накормить.
Разговор тем временем заканчивался. Отсчитав всё-таки полтинник и
получив взамен вожделенный корабль, Иосиф Виссарионович проводил
гостя до потайной двери. Уже наполовину исчезнув в дверном проёме, Эдик
вдруг повернул к нему лицо с лихорадочно блестевшими глазами:
-- Отличный план! Сам Багдадский Вор такого не пыхал! - и, добавив, - Ну
ладно, заходи как-нибудь, - удалился, напевая: "Не за что биться, нечем
делиться..."
Проводив Эдичку, Иосиф Виссарионович достал пачку любимых папирос
"Герцеговина Флор", вытряс из нескольких папирос табак и, смешав его с
принесённым Пчёлом планом, забил трубку и с наслаждением разжёг адскую
смесь.
Звонок телефона вернул Сталина из волшебной страны.
-- Да, Георгий Константинович, заходи пожалуйста. И Рокоссовского
прихвати - пыхнем на троих.
Когда маршалы, на ходу доставая кисеты с травой, вошли в кабинет,
Сталин, утопая в клубах марихуанного дыма, покрасневшими глазами
рассматривал своё отражение в огромном зеркале.
Пыхнув по одной, Жуков решил перейти к делу.
-- Слышь, Иосиф Виссарионович, пыхали мы тут с Гороховым, так он говорит,
что немцы совершенно перестали план курить.
-- Да знаю, знаю, - отмахнулся Сталин, - Штирлиц передал, что Гитлер
торчит на чёрном.
-- Никак нет, товарищ Сталин, уже не на чёрном. Штирлиц с Оссом его на джефф
пересадили.
-- Тьфу, дрянь, - поморщился Сталин, вспоминая свои отходняки.
-- Кстати, - вступил в разговор Рокоссовский, - сегодня Гудериан должен был
уже выйти к Ленинским Горам, но почему-то его до сих пор не видно.
-- Это в Ленинских Горах, - пропел Иосиф Виссарионович, частенько навещавший
летовские сейшена.
-- Да нет, в самом деле, - настаивал маршал, сворачивая второй косяк, - как сквозь
землю провалился.
-- А может он ломается - ну, героин кончился или лимоны? - высказал предположение
Жуков, передавая косяк Генеральному Секретарю.
-- Не может быть, - ответил ему Сталин, - по нашим данным, Гитлер каждый
день гоняет курьера в Лод, а лимоны посылает ему Клейст с Кавказа. К тому
же я этих блядей знаю - если Гитлер перешёл на синуфед, то весь Рейх уже через
день начнёт ходить с кружками и помешивать - немцы, дисциплина и уважение к
власти у них в крови, не то что у наших - Пчёл мне сегодня в долг не поверил,
Штирлиц уже неделю донесений не шлёт.
В кабинет без доклада влетел Берия.
-- Блядь, - меланхолично произнёс Сталин, доставая из-под стола косяк, который
при появлении постороннего лица немедленно был спрятан, - Что ж ты так,
дарагой?
-- Иосиф, генацвале, потрясающие новости, - заорал Берия и вдруг осёкся,
втягивая носом дым, - А, пыхаете и, конечно, без меня, - с непритворной обидой
закончил он.
-- Не обижайся, дарагой, не обижайся. Проходи, садись, пыхни вот, поговори с
нами. Мы тут с маршалами думаем, куда Гудериан делся, что не приходит, не
навещает. Сосредоточенно принимавший от Жукова паравоз, Берия не смог
сразу ответить. Наконец, откашлявшись, и вытерев слёзы, Берия произнёс:
-- Новое донесение от Штирлица!
-- Нву наконец-то! И что пишет? Как жена, дети? Здоров ли?
-- Жена с детьми у нас, - напомнил Берия, - а со здоровьем, что ему будет -
молодой! Пишет, что запарил Гитлера на отходняке, и тот отправил Клейста
с Гудерианом и Гепнером в Китай за синуфедом.
-- А что, своего не хватило, что ли?
-- А свой перехватывает Махно. Они там с Летовым уже пятую сотню
кубов прогоняют трофейного, еле на ногах стоят.
-- Герои! - уважительно произнёс Рокоссовский. Он понимал толк в
геройстве.
-- Товарищ секретарь, - обратился к появившемуся неизвестно откуда
секретарю, возможно глюку, так как он, несмотря на присутствие высочайшей
особы, просвечивал и переливался, как радуга, - падгатовьте, пажалуйста, проект
указа о присвоении таварищам Летову и Махно звания Героев Советского
Союза. Они давно это заслужили.
-- По крайней мере Летов уж точно, - согласился Жуков.
-- Точно, точно, - поддержал Берия, заглянув в шпаргалку с донесением
Штирлица, - Я малость ошибся - пятую не сотню, а тысячу!
-- Ооо! - вырвалось у потрясённых присутствующих.
-- А остальные? - спросил внимательный секретарь.
-- Остальные? Что скажете, таварищи? - обратился Сталин ко всем, уже
изрядно принявшим каннабинола в свою кровь.
-- Ну, Штирлица наградить ещё после войны успеем, - ответил за всех
Жуков, а Осс - и так полубог, ему, кроме славы, ничего не надо.
-- Можно его профиль печатать пятым на изображениях Маркс-Энгельс
-Ленин-Сталин-Осс.
-- Идёт, - согласился Иосиф Виссарионович, - и оборотился к секретарю, -
Запиши. Ну что ж, товарищи, по местам - перелом в войне ещё не означает
полной победы. Родина ещё потребует от нас многого и после перелома.
Кстати, всех приглашаю в Идиотник его отпраздновать!
-- Так Идиотник уже полтора года, как закрыт, - напомнил ему Берия.
-- Аткроем! - беспечно махнул рукой товарищ Сталин.
КОНЕЦ
1997
|